Книга Скажи это Богу - Елена Черникова

Так или иначе, она захворала. Говорили, что ничего особенного, но лежать ей приходилось часто - и дома, и в больницах. Все никак не могли врачи справиться с каким-то ее женским воспалением. Дело кончилось операцией, и только тут меня дернуло: она же в опасности! Она не жаловалась, но я-то где была? Почему даже по?дробностей не вызнавала у нее, ведь родная мать моя!

Словом, я поняла, что слишком заплясалась. По счастью, меня поняли преподаватели училища, мне удалось побегать к матери в больницу, а ей наконец удалось поговорить с собственной дочерью.

И знаешь, с чего она начала? Не с истории платья, вообще не с отца моего. А со своего деда, Алексея Ивановича. И эта история, мягкая, смиренная, рассказанная тихим-тихим голосом, в больнице, белыми от слабости губами, эта история почему-то стала фундаментом, на котором мне еще много лет удавалось держаться. Ну, пока я не сорвалась в свою возлюбленную гордыню вторично...

Родился он в феврале 1877 года неподалеку от станции Крюково, куда его отец был переведен настоятелем церкви. По окончании семинарии и Московской духовной академии получил назначение заместителем директора духовной семинарии в Твери. Сохранился весьма представительный его снимок в служебном фраке. Великолепен!

Алексей Иванович был остроумен, весельчак и первый танцор. Ему ничего не стоило приехать из Твери в Благородное собрание в Москву, на бал, и ночью вы?ехать обратно, чтобы к утру быть на работе.

Какой душевный поворот заставил Алексея Ивановича через два года отказаться от представительной свет?ской должности и принять сан? Да еще поставить условием, чтобы это была не московская, а сельская церковь?

Женился Алексей Иванович на Анне Николаевне К., дочери известного настоятеля церкви Спаса в Наливках, строителя православных церквей в Польше и Финляндии.

Отец Алексей мечтал сплотить прихожан и поднять авторитет священнослужителей, которых одна часть русского общества третировала как малоразвитых, а другая завидовала как мнимым богачам.

Отца Алексея очень уважали, любили, считались с ним. Деревенский священник не мог тогда прожить без хозяйства; после революции у отца Алексея была корова, картофельное поле, огород. И везде он управлялся сам - с помощью сына и двух проворных дочерей-подростков. В проповедях отец Алексей знакомил слушателей с историей церкви, устраивал службы по образцу старинных. Например, всенощную с длинными чтениями и перерывами в службе для отдыха, во время которого пришедшим раздавали хлеб для поддержания сил. Предварительно он знакомил матушку и других развитых прихожан со своими планами, чтобы они поддержали его начинание. Он прекрасно чувствовал трагическую революционность эпохи и провидел будущее свое и прихожан...

Он был сух, высок, рыжеватый, борода в мелких завитках. Юные прихожанки, наблюдавшие за взглядом его грустных проницательных глаз со смеющимися лучиками-морщинками, всегда соблюдали внешнюю почтительность. Однако было и задорное детское любопытство: всегда ли он такой возвышенно-простой, невозмутимо-спокойный - или это его "выходная форма"? Даже многие взрослые поначалу принимали его простоту за показную и пытались охладить пыл прочих, буквально боготворивших его.

В конце концов, все убедились, что служение отца Алексея было искренним и бескорыстным, многие потом публично перед ним извинились.

И в домашней обстановке он был мягким, уверенным руководителем и наставником, обожаемым всей семьей.

Он очень умно ладил с людьми. Например, когда в 1921 году в деревню явилась комиссия из города - изымать церковные ценности, он нашел свой подход к безбожникам. Вся комиссия была очень молода и самонадеянна; к своей работе она допустила только настоятеля (то есть отца Алексея) и старосту. Молодчики брали инвентарные книги и сами решали - что взять себе, а что оставить храму. Решали просто: храму всего оставлять по одному предмету. Серебряные оклады с икон сняли как сделанные в ХIХ веке, то есть не представляющие художественной ценности.

Видя аппетиты и компетентность прибывших, мудрый отец Алексей уговорил комиссию принять серебро - ложки, монеты - по весу... И молодые люди согласились, хотя во многих других случаях подобные комиссии ни за что не брали предлагаемое в обмен серебро, предпочитая отнять и изломать именно церковную утварь.

И пока матушка Анна Николаевна собирала свои семейные ложки (но их не хватило) и пока отец Алексей рассылал доверенных к знакомым, в щедрости которых он не сомневался, комиссию накормили обедом и они успели поиграть в футбол на лужке перед церковью. Расстались мирно.

Популярность отца Алексея с годами возрастала, и это, конечно, раздражало районных деятелей, а чинимые ими утеснения (лишение картофельного поля, доли в деревенском покосе и так далее) только увеличивали всеобщее сочувствие и уважение к нему.

В 1929 году исполнилось 25-летие его служения в селе. Он был награжден митрой и не удержался от устройства торжества при ее вручении: депутации с поздравлениями приехали со всей округи. А перед тем было поднятие колокола. Отец Алексей привез его из Москвы из подлежавшей сносу церкви, несмотря на увещевания его друга-юриста, бывшего однокашника по семинарии - не надо слишком громко звонить в таковые историче?ские моменты, когда "колокольный звон" не одобряется.

В те праздничные дни районные коммунистиче?ские власти и разработали тщательно обдуманный план: как избавиться от популярного, всеми любимого священника.

Как-то осенним вечером 1930 года при возвращении домой отца Алексея в кустах раздался выстрел, воспринятый им как нападение на него. Хотя отец Алексей шел в полном одиночестве, а о нападении сам он ночью никому, конечно, не сообщил, - наутро о происшествии чудом узнали все заинтересованные лица. Тут надо вернуться немного назад.

Незадолго до того в деревне по соседству появился присланный из города избач. Он, как водится, принялся ухаживать за деревенскими девицами, что закономерно обозлило местных парней. Избача два раза подстерегли и отколотили. Вот этим-то и воспользовались начальники: отца Алексея обвинили в подстрекательстве к убийству, а провокационный выстрел выдали за подтверждение. Утром провели обыск у отца Алексея. Ни ружья, ни следов никаких, конечно, не нашли, однако арестовали (по интуиции, так сказать) и в начале 1931 года выслали на вольное поселение под Архангельск на реку Пинегу валить лес. Оттуда его перевели в 1932 году на другой лесопункт, где сконцентрировали высланное духовенство работать на сплаве и распиловке.

Там отец Алексей подружился со своим напарником, тоже священником, и они поселились в комнатушке при домике, отведенном группе монахинь, которые стряпали и ухаживали за батюшками. Тут они могли в дружном единомыслии, плотно занавесив окна и заперев двери - шепотом, чтобы не услышали посторонние, петь праздничные службы и особенно - Великой Страстной недели и Пасхи. И так внутренняя жизнь не обрывалась. А в поддержку жизни телесной - дочери слали посылки. Правда, не все доходили до отца; например, очень нужные ему и с трудом приобретенные сапоги до адресата не дошли.