Книга Обще-житие - Женя Павловская

Солидных лет и положения американский адвокат и экономист Джереми (Ерема по-нашему) Сомпсон, консультирующий нефтяные компании, в момент великого российского передела девяностых годов решил стать первопроходцем, приобщившись к бурлящей наваристым супом русской экономике. На пользу себе и экономике, как он наивно представлял. Будучи не каким-то там мальчишкой-авантюристом, а человеком обстоятельным, для начала взял в университете курс русского языка, а также по совету своей преподавательницы, а моей подруги стал захаживать ко мне на предмет «language exchange», то есть языкового обмена, что здесь порой практикуется. Предполагалось взаимное обогащение друг друга языками в непринужденной обстановке за чаем с печеньем.

Джереми явился в назначенное время, минута в минуту, в корректном сером костюме, простых с виду ботинках, чья стоимость безошибочно угадывалась как превышающая мой тогдашний месячный доход. Утвердил длинное крепкое тело на стуле, бросил брезгливый взгляд на рваные обои, разномастные стулья и продавленый помоечный диван, с опаской поставил кожаный портфель на пол и, смерив меня льдистым взглядом, торжественно представился: Джереми Сомпсон, эсквайр.

Караул! Эсквайр! Господи, как с ним говорить-то? Инопланетянин. Суперамерикан в стерильной пластиковой упаковке. С низким содержанием насыщенных жиров и холестерина.

Со временем общение наладилось, взаимное остолбенение прошло. Русский за моим столом звучал гораздо чаще английского, и это обоих по разным причинам устраивало. В промежутках между нашими встречами он несколько раз смотался в Россию: в Москву — для установления бизнес-контактов на высоком уровне, на Урал и в Сыктывкар — увидеть товар лицом. Уверена, что Джереми — единственный на планете американец, свободно выговаривающий чудовищное слово «Сыктывкар». В Сыктывкаре он, по своей американской упертости, в первое же утро, облаченный в трусы, майку и очки в тонкой золотой оправе, предпринял спортивную пробежку. За ним, гогоча, рысью гнались мальчишки и старухи. В то время, к счастью, его русский не был достаточно хорош, чтобы Джереми мог понять выкрикавшийся при этом сопроводительный текст. Однако общую идею уловил. «Они меня не одобрять. Имели смеяться», — поделился он впечатлением.

Джереми прогрессировал в русском: удивлялся привольной гульбе членов предложения, пошел на компромисс и согласился, что слова «свет» и «цвет» звучат не одинаково, в муках принуждал себя не ставить предлог в конце фразы, высоко оценил водку, борщ и блины. Приходя, недвусмысленно поглядывал в сторону кухни. Сломался он только на маринованных маслятах. Доверчиво отправил грибочек в рот — тут его и без того от природы красноватое лицо моментально приобрело инсультный багровый цвет. На этом фоне жутко выделились побелевшие от ужаса глаза. Я не стала звонить в неотложную помощь, за жизнь его я не волновалась — парниша не из слабаков. Но интересно — проглотит или выплюнет? Я сама проходила такое на алмаатинском базаре, хлебнув из любопытства ихнего целебного кумыса. Не обученная западному политесу, тут же выплюнула тягучую гадость, оскорбив этим национальные чувства представителей казахского народа, толпящегося в очереди за излюбленным напитком. А вот железный Джереми напрягся и проглотил. Да, американский Ерема мне не чета, не побоится снова рвануть в Сыктывкар, куда не всякая птица долетит… «Oysters are better», — отдышавшись, дипломатично прокомментировал он наш деликатес. «Ага, устрицы-то лучше?» — не без ехидства подмогла я ему с русским языком. Он смущенно улыбнулся.

Дела с Россией, однако, шли как-то криво, невзирая на профессионально разработанный им лично бизнес-план.

— Я приехал иметь апойнтмент с большой чиновник на министерство около точный час и день. Секретарь говорит: он нет. Уехал. Как можно? Это есть громадно нехорошо для бизнес, — горестно недоумевал Джереми.

Невзирая на такой афронт, он составил длинный и подробный проект дальнейшего делового сотрудничества на русском языке и дал мне на проверку. Вместо слова «бесплатно» везде значилось «даром». Выправленный вариант на безупречном русском канцелярите был отправлен в Москву. Для надежности и заказной почтой, и дубликат по факсу. Ответа не было. Я-то это предвидела. Но наш бизнесмен ничего не мог понять, занервничал.

— Да бросьте, Джереми, все идет по плану, забыли они или потеряли, — успокаивала я, — дело обычное. Дышите глубже — жизнь продолжается.

На самом деле не забыли и не потеряли. Месяца через полтора он принес показать ответ на превосходной глянцевой бумаге, с красными звездочками сургучных печатей. «Ваше письмо получили. Большое спасибо», — гласил текст ответа. Все.

— Что мне надо ответить? — растерялся он.

— Джереми, если вы хотите быть утонченно вежливым, ответьте: «Большое пожалуйста». Но я бы лично не тратилась на почтовые марки. Разумнее забыть, как страшный сон.

Американец, подцепивший русский вирус, долго таскает и размножает в себе эту заразу. Причем иммунитет не вырабатывается. Джереми не сдался, просто перекинул область своих интересов в менее травматическую сторону. Удумал организовать в Москве курсы по западной экономике. Его воображению рисовались соблазнительные картины: сбросивший наручники маркет, набивший пахучие бутоны сервис и неподнятая целина экономики. Изучал прессу. В связи с чем приволок мне в дом желтейшую российскую газетку буйных девяностых, специализирующуюся на сервисах ниже пояса. Я с интересом отметила отсутствие у него галстука и портфеля — процесс пошел. Одно из завлекательных объявлений гласило: «Ляська-пулеметчица. Дорого». Чего тут, кажется, не понять-то? Но столь тонкая идиоматика оказалась ему не по плечу.

— Что есть «Ляська-пулеметчица»?

— Илья лучше объяснит, — ловко спихнула я деликатную задачу на сына, к счастью, оказавшегося у меня дома. И благоразумно удалилась на кухню варить кофе. Через минуту в комнате раздался здоровый мужской хохот. Объяснил, стало быть, доходчиво.

Эволюция Джереми неслась лавинообразно, погребая под собой респектабельное прошлое. Сдав свой офис в престижном районе Бостона и разведясь с женой, он снова подался в университет. Не искал легких путей. Коварный русский язык втянул его в свою воронку. Курсовая работа оказалась по творчеству Бабеля. О корректном костюме не было больше и речи. Жертва культурного шока, Джереми отпустил вокруг лысины длинные седоватые патлы, завел себе гарвардский рябой пиджачишко с кожаными заплатами на локтях, накинутый на бурую майку. В чувстве стиля ему отказать было нельзя, рыжие сандалии на босу ногу прекрасно гармонировали с остальным. Американские врачи в таких хронических случаях вздыхают: «Привыкайте жить с этим».

Ощущая отчасти и свою вину за происшедшую метаморфозу, я покорно села объяснять, что не следует искать слово «мурло» в кратком словаре, что обращение «братишка» отнюдь не означает наличия кровного родства, а «Конармия» — это не армия коней, а неизмеримо хуже. Джереми с трудом уяснил, что такое портянки.

— Почему не одевали носки? — недоумевал он. — И вообще как эта crazy (слово «сумасшедшая» оказалось потруднее, чем Сыктывкар) банда (да? по-русски это правильно так?) победила войска правительства и союзников? Невероятно!