Книга Сны Флобера - Александр Белых

* * *

Труды и дни госпожи Исиды наполнились новым смыслом, который питал её очаровательными иллюзиями. В палитре её однообразной жизни появилась яркая краска. Так, бывает, вспыхнет красный клён в горах в провинции Точиги, и замирает путник, поражённый красотой. Это были приятные заботы. Она сновала по Токио (то на метро, то на велосипеде) вместе с Орестом, как коробейник с расписной торбой, знакомила его со своими приятельницами и нужными людьми, водила на банкеты, презентации, они посещали школы, университеты, знакомились с профессорами, богатыми стариками и старухами. Орест полностью подчинился её воле, вернее сказать, отдал себя в её распоряжение. Кто‑то сказал, что госпожа Исида носится с этим милашкой, как с воздушным карпом на длинном шесте в День мальчиков. Казалось, этот мальчик был из породы тех, которые легко идут на поводу, легко привязываются. «Ой, какой послушный мальчик, какой смышленый!» — радовалась Исида.

Наконец, его пристроили сразу в три школы: японского языка для иностранцев, каллиграфии и в частные классы этикетного языка для служащих госпожи Канды, вдовы дипломата. Его неделя была загружена полностью, он рано утром уходил и возвращался поздно вечером, поэтому не так‑то много времени было у него, чтобы навещать свою хозяйку. Её забота о мальчике была почти незримой, но всегда ощутимой: он приходил, а на столе уже стоял завтрак или фрукты, постель проветрена, в рисоварке приготовлен рис. Вечером она справлялась по телефону о его нуждах. Как ей хотелось, чтобы он пришёл к ней в офис и приласкался, как ребёнок, рассказал что‑нибудь, рассмешил; она бы угостила его сладостями. Вот так незатейливо скрашивал бы он её досуг…

В воскресенье Токио становился безлюдным, Орест на велосипеде совершал экскурсии: Уэно, Нихонбаси, Гиндза, Императорский дворец, Синдзюку, Акихабара, Асакуса — каннон, Роппонги. Он оставлял велосипед на какой‑нибудь станции метро, спускался вниз и ехал без всякой цели. Весна была в разгаре, цвела сакура. Как‑то он вышел на станции Ёцуя, повинуясь всего лишь беспечному настроению. В поезде подмигивал пухлощёкому мальчику, который все время оглядывался из‑за руки мамаши на Ореста.

Никто не толкается, можно ходить свободно. Вдруг на выходе из турникета на него налетела какая‑то японская девушка, схватила за руку и потащила наверх по лестнице. Орест заприметил её ещё издали и оглянулся по сторонам, думая, что она кого‑то встречает, и тут попался.

— Если у вас есть свободное время, то идёмте со мной, — впопыхах сказала она, просительно глядя на незнакомца.

Орест подчинился ей, подумав, что девушка с кем‑то перепутала его. Она была так настойчива и энергична, что он даже не сопротивлялся, а охотно подчинился азарту нового приключения, да и девушка оказалась на редкость симпатичной. Он помнил запрет госпожи Исиды: ни в коем случае не знакомиться и не общаться с уличными красавицами.

По дороге выяснилось, что девушка приглашала его на студенческий спектакль, который проходил в София — дайгаку. Они вошли на территорию университета, окружённую железной оградой. Сквозь прутья втихомолку, пока не видит сторож или смотритель сада, уже наполовину выкарабкалась сакура в белом нарядном платье и приготовилась бежать сломя голову — того и глядишь, сейчас засверкают голые лодыжки, порвутся пряжки на сандалиях, и они полетят во все стороны.

Заметив переползающую через ограду цветущую вишню, Орест припомнил свои похождения по чужим садам и огородам вместе с ватагой пацанов и одной пухленькой девчонкой с большими китайскими глазами по прозвищу Кузя. Однажды она, перелезая через забор, порвала подол платья и просыпала ворованные сливы. Ей здорово досталось тогда от матери, которая колотила её скакалкой что есть мочи. Из вредности, назло матери Кузя взяла и отрезала свои чёрные косы вместе с голубыми лентами. Орест участвовал в этой проказе, притащив из дома ножницы. Хвосты бросили в заросли полыни…

Проходя мимо католической церкви, Орест и Акаси стали свидетелями свадебной церемонии. Перед церковью толпился народ: мужчины в черных фраках, дамы в европейских платьях и кимоно. В порывах ветра ликовали вишни, осыпая невесту белыми лепестками, которые мерцали на солнце, словно рябь на воде. Всё это выглядело картинно.

Акаси, так звали девушку, снова потянула Ореста за рукав. Пройдя тенистым пустынным двором по усыпанной желтым гравием и песком дорожке, они вошли через непарадную дверь внутрь здания, поднялись по гулкой лестнице и оказались в тёмном помещении без стульев. Вместо них стояли кубы.

Они немного запоздали, спектакль уже начался. Действие развивалось ни шатко ни валко; вялые персонажи всё говорили, говорили, говорили, зрители сидели молча, ерзали на стульях, покашливали. Орест задремал, утомлённый малопонятными разговорами актёров — любителей. Его голова склонилась на плечо девушки. Вдруг всё закончилось грохотом: прогремел выстрел, герой убит, крики на сцене, падающий графин с водой.

— Что это было? — спросил Орест, жмурясь от света.

— Chekhofu, Kamome.

— А — а! — усмехнулся Орест.

Он понял, что проспал чеховскую пьесу, в которой Владик, помнилось ему, мечтал сыграть роль Нины. Пьеса оказалась модернистской. Пришли двое полицейских и арестовали Нину Михайловну Заречную. Она обвинялась в убийстве неудачливого писателя Треплева на почве ревности. Пока оставшиеся персонажи обсуждали невероятный случай (а зрители — вольную интерпретацию классического произведения), вновь явились полицейские и арестовали другого персонажа, видимо, доктора Дорна.

Снова сцена с объяснениями и предположениями. Вакханалия только начиналась. Пришли полицейские и арестовали Аркадину, затем Сорина, повара, работника Якова, горничную. Вскоре на сцене никого не осталось, кроме довольно покрякивающих, потирающих руки полицейских. Всех обвинили и всех арестовали. Даже рабочих сцены, режиссёра — и даже автора произведения, Чехова!

Какой шик! — воскликнул Орест.

На этом пьеса не закончилась. Вдруг стали арестовывать зрителей. Под шумок и всеобщий переполох Орест и Акаси сбежали.

В сознании Ореста ещё раз мелькнуло имя бедового Владика в образе грузинского князя Нино, в которого переодевалась по ходу пьесы чеховская Нина в новомодной переделке. Затем мысли Ореста переметнулись к самой Марго (она хотела поставить «Вишнёвый сад» в стиле японского театра масок «Но»). Впрочем, тень её всегда присутствовала где‑то на задворках его памяти, которая питалась всякими литературными аллюзиями. На этот раз Марго предстала в образе тоскующей дочери принца Хитати из романа Мурасаки Сикибу. Если бы Марго знала, какие сравнения приходили ему на ум, она бы расчувствовалась до слёз, приняла бы их как грустный комплимент и, наверное, сказала бы, что её труды не пропали даром. Перед его глазами пролетела череда образов: старый дом в зарослях полыни, разбежавшиеся служанки, шкафчик со старинными свитками, лисы в саду, разрушенные ворота под шапкой снега, не протоптанные тропинки…

Девушка сказала, что ей нужно уже куда‑то идти. Они обменялись на прощание телефонами, на том и расстались. В глазах Ореста замерцала грусть, на лице изобразилось лёгкое недоумение. Он подумал: «Странно познакомились и странно расстались». Орест невольно вздохнул, скучно поплёлся по заваленной лепестками дорожке; внизу под откосом нешумно проезжали поезда.