Книга Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

Стоящие на палубе люди по примеру европейца в шлеме стали один за другим бросать в море серебряные и медные монетки. Извивающиеся, голые, скользкие тела кишели в воде, как караси в пруду, когда они бросаются за крошками от печенья, в этом зрелище было столько динамики, столько страсти, что, невольно захваченная им, я тоже извлекла из сумочки серебряную монетку и бросила её в море. Мне показалось, что неловко оставаться безучастным наблюдателем. Я уже собралась было бросить ещё одну монетку, как вдруг неизвестно откуда возникший муж схватил меня за руку.

— Прекрати! — крикнул он.

От его голоса повеяло таким холодом, что я содрогнулась, а оглянувшись, встретила — впервые со дня нашей свадьбы — полный ненависти взгляд и увидела сурово сжатые губы. Подумав, что его что-то рассердило, пока он оформлял наши документы, я ласково и озабоченно спросила:

— Что с тобой?

— Пойдём отсюда, — грубо сказал он и направился к противоположному борту. Не в силах понять, почему он сердится, я уныло поплелась за ним. Миямура стоял облокотившись на перила и, глядя на море, курил. Берега с этого места видно не было, впереди, насколько хватало взгляда, расстилалось пустынное море.

— Что с тобой? — снова спросила я.

— Я это ненавижу, запомни, пожалуйста, раз и навсегда. Нельзя унижать людей.

Муж говорил таким тоном, что я не удивилась бы, если бы он вдруг столкнул меня за борт. Он и раньше иногда сердился на меня, мог выговорить мне за что-то, но такие грубые слова я слышала от него впервые. Не понимая, чем провинилась, я вся сжалась от ужаса.

Мы отправились в это далёкое путешествие спустя несколько месяцев после свадьбы, так что его можно было бы считать свадебным, все наши друзья завидовали нам, и я жила как во сне, не помня себя от счастья. Я вышла замуж за Миямуру, почти не зная его, по рекомендации дядюшки Исидзаки, но за эти несколько месяцев успела убедиться в том, что он человек добрый и надёжный, и во всём доверяла ему. И когда там, в сингапурском порту, он неожиданно открылся мне совсем с другой стороны, я растерялась и почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Вытирая их, я ждала каких-нибудь объяснений, однако Миямура, попыхивая сигаретой, молчал и стоял с таким хмурым, так не идущим ему видом, что не подступишься.

Я хотела было улыбнуться и спросить его: "Почему ты злишься?" — но лицо словно окаменело и не подчинялось мне. Напряжённость, возникшая меж нами, не исчезла и тогда, когда эконом позвал нас на берег и мы всей группой отправились на экскурсию.

Моя память не сохранила почти ничего из того, что мы видели в Сингапуре. Кажется, мы ехали на машине по огромному ботаническому саду, который считался лучшим на Востоке, смотрели вверх на прекрасные, сулящие отдохновение кроны тропических деревьев, любовались пышными цветами. Потом бродили по залитым ослепительно ярким солнцем улицам, в облике которых восточное переплеталось с западным. Обедали в прекрасном, как дворец, отеле, окружённом кокосовыми пальмами.

Помнится, мы ели мороженое и необыкновенно вкусные, какие-то неземные фрукты. Но я была безучастна ко всем возникающим передо мной диковинам и лакомствам, думая всё время только об одном: почему муж так рассердился на меня? Эта мысль вертелась в моей голове подобно огромному колесу, лишая меня всех зрительных и вкусовых ощущений. Поэтому впечатления от Сингапура остались весьма смутные, хотя, казалось бы, им полагалось быть одними из самых ярких.

Незадолго до нашего прибытия в Сингапур, очевидно это было вскоре после Гонконга, мы с Хацуко Макдональд однажды вечером прогуливались по палубе, и она сказала мне странную вещь:

— Будьте осторожны. Я дважды плавала по Индийскому океану и пришла к выводу, что жёнам здесь не следует спускать глаз с мужей, особенно если они японцы.

— А что может случиться? — спросила я.

— Японские мужчины, как правило, дурно воспитаны, и если в течение многих дней не видят вокруг ничего, кроме океанских просторов, то от безделья впадают в тоску, совершенно перестают владеть собой и начинают вести себя как скоты.

Я тогда относилась к этой Хацуко с презрением, смешанным с брезгливостью. Поэтому решила, что её слова продиктованы исключительно желанием оправдать свой брак — мол, я вышла за англичанина потому, что слишком невысокого мнения о японских мужчинах. Я осуждала её настолько, что стыдилась даже своего дружеского тона. После того разговора я стала невольно избегать её. И тем не менее, во время экскурсии по Сингапуру я вдруг подумала, что, возможно, Хацуко была не так уж и не права, и не виноват ли в неожиданной раздражительности мужа Индийский океан? Я стала тайком приглядываться к нему, одновременно наблюдая и за другими мужчинами. Представляю себе, каким странным казалось ему моё поведение! После того как мы вернулись с экскурсии по Сингапуру, я тут же прошла в каюту и легла отдохнуть, но муж, несмотря на жару, захотел прогуляться по палубе и настаивал, чтобы я его сопровождала. Я очень устала и предпочла бы остаться наедине со своими печальными мыслями, но у Миямуры был слишком озабоченный вид, поэтому я послушалась. На палубе действительно было прохладнее и приятнее, чем в каюте. Выбрав тихое, продуваемое ветром местечко, Миямура поставил там два шезлонга и, устроив меня, лёг сам.

— Мне хочется, чтобы ты меня поняла, — сказал он. — Ты видела, как сегодня, когда мы ехали на машине, малайцы под палящим солнцем чинили дорогу? В этом шумном городе они и прочие азиаты роятся как мухи. Думаю, что и в Гонконге их не меньше. Многие не имеют крова и вынуждены в любую погоду оставаться на улице, я видел, как некоторые, свернувшись клубком, спали под стрехой чужих домов. Мне больно на это смотреть, тем более что для меня эти китайцы или малайцы всё равно что японцы. Потому-то я и вспылил, увидев, как ты, подражая европейцам, швыряешь деньги этим несчастным мальчишкам, которых никто и за людей не считает. Но пойми, я разозлился не на тебя, просто дал выход своему гневу, ни на кого в отдельности не направленному. Так что не сердись. Хорошо?

Миямура стал рассказывать мне о колониальной политике Запада, но я уже не могла, как прежде, с готовностью ловить каждое его слово. Я закрыла для него своё сердце. Он говорил, что в Гонконге полуголые, измученные люди спят, укрываясь от дождя под крышами и на лестницах банков и торговых компаний, что у них пустые глаза, как у потерявших хозяина домашних животных. Люди, у которых отняли всё, даже душу, словно трупы, валяются на улицах, издавая чудовищное зловоние. Причём у всех этих несчастных, хотя они и говорят на другом языке и одеты по-другому, точно такой же цвет лица и такое же телосложение, как у японцев. Да, это поразило даже меня.

Я ведь уже писала о том, что мальчишки, клянчившие монетки в сингапурском порту, абсолютно ничем не отличались от мальчишек из какого-нибудь японского рыбачьего посёлка. Но неужели только поэтому надо было так грубо кричать на меня, будто именно я, кинувшая детям деньги, была причиной несчастий всех этих людей! Не было ли другой причины, о которой он умалчивал?..

Я не знала тогда, как сильно развито в Миямуре чувство справедливости, как глубоко умеет он сочувствовать чужому горю, поэтому, делая вид, что слушаю его ласковые речи, по скверности своего характера истолковывала их в дурную сторону. Я была не очень-то понятлива и весьма ограниченна. До замужества общалась только с отцом да братом, поэтому и Миямуру мерила той же меркой, что и своего отца, делая скидку лишь на то, что муж на тридцать лет моложе. Я не понимала тогда, что на самом деле они — и в интеллектуальном, и в эмоциональном отношении — столь же различны, как если бы жили на разных планетах. Увы, я и представить себе не могла, сколько страданий придётся мне испытать только потому, что я судила о муже точно так же, как судила бы об отце.