Книга Отдам осла в хорошие руки... - Марианна Гончарова

Корм катастрофически заканчивался. По подсчетам Грыгоровыча, осел съел несколько гектаров пастбища и бюджет небольшого, но крепко стоящего фермерского хозяйства.

И тогда решили объединить первый случай (кормить) со вторым (гулять). Его стали выпускать на свободный выпас. И чтобы в жару ослика не хватил тепловой удар, Настя, дочка, надела на него шляпу, предварительно вырезав дыры для ушей. Ну а потом еще кто-то в шутку — галстук.

Каждый день с раннего утра и до позднего вечера он стоял рядом с домом на лужайке. Когда наедался, начинал орать. И кто-то из слабонервных соседей его потихоньку отвязывал. Василий Алибабаевич пускался бродить по селу, ходил и рассматривал все с огромным исследовательским интересом. Иногда застывал в раздумье с чрезвычайно сосредоточенным, обращенным в себя, выражением на лице. К осени у него появились белые, как очки, круги вокруг чернильных глаз, выросла шоколадная гривка, лохматая челка и неопрятная реденькая бородка. И в таком виде — в очках, в шляпе и галстуке — он смотрелся очень стильно. Почти как Челентано. В таком вот прикиде он и притащился на центральную усадьбу именно к началу праздника урожая (а село было богатое, красивое), на котором присутствовало областное начальство.

Играл духовой оркестр, стояли нарядные дети, девушки в вышитых сорочках готовились поднести областному начальству хлеб-соль, гости вскарабкались на трибуну, и тут вот, как раз ко времени, на площадь довольно разболтанной походкой, помахивая хвостиком, вышел Василий Алибабаевич. Напомню, нарядный — в шляпе и галстуке. Ну и опять же — очки. С самым кротким видом он постоял перед духовым оркестром, смиренно послушал музыку, мужественно продержался минуты полторы, крепился изо всех сил, но потом нервы его сдали, и… он запел. Обнажая крепкие громадные зубы, Василий Алибабаевич исполнил пылкое драматическое ариозо, и когда оркестр нестройно замолк в замешательстве, осел поддал в голосе огня и закончил выступление соло оглушительным дерзким и омерзительным всхрапом. Потом он навалял теплую кучку под трибуной, где стояло ошалелое начальство с перекошенными лицами, и потелепался себе дальше, взбодренный и беззаботный. А самое ужасное в этом всем было даже не то, что притащился он на площадь, не то, что он переорал оркестр, не то, что он — кучку… А то, что все заметили — галстук на нем был такой же, как на председателе облисполкома.

Конечно, у Грыгоровыча начались беспросветные дни. Дружба с кумом Октавианом сразу дала трещину. Добрый молдавский милиционер назад брать осла не хотел, предъявляя всякие авантюрные резоны. А вскоре и вообще перестал снимать трубку телефона. Каждое утро к Грыгоровычу звонили или даже шли взбешенные и невыспавшиеся соседи с требованием отправить осла куда угодно — на родину, в зоопарк, на шашлык. Словом, подальше!

Грыгоровыч и сам понимал, что так дальше нельзя: ответственный праздник осел сорвал? Сорвал. Грыгоровыч опозорен? Опозорен. И лишен, между прочим, премии и ценного подарка — телевизора, который вручали в конце осени лучшим фермерам. А ослу хоть бы что. Стоило его привязать — и он опять драл горло, как пожарная сирена, а если его отвязывали, тихо просачивался на улицу и объедал цветы на клумбах, белье на веревках, портреты передовиков сельского хозяйства и наглядную агитацию рядом с сельсоветом. Ко всему прочему, Василий Алибабаевич, войдя в пубертатный возраст, вдруг стал (как, впрочем, и все подростки, нет разницы, ослиные дети или человеческие, уж вы мне поверьте) кусаться, как собака, и тогда Грыгоровычу пришлось повесить табличку на ворота: «Осторожно! Во дворе очень злой осел!»

И поскольку двор Грыгоровыча стоял на главной дороге села, то все проезжающие заглядывали проверить, не пошутил ли хозяин. Ну и некоторым, конечно, доставалось — Василий Алибабаевич, кусая за ноги, гнал гостя, косил глазом, как будто он вороной конь, и победно вопил. А иногда, если Грыгоровыч все же успевал выскочить навстречу непрошеным любопытным гостям, то получал: «И где тут осел? Вы, что ли, вуйко?! Гы-гы-гы!»

В этом была, правда, и польза: Василий Алибабаевич гонял со двора парней, которые за Настей увивались. Но и тут прокол случился — он Илюшу укусил, Илюшу, который Насте ну очень нравился. Можно сказать, полюбила Настя его. И вот от любимого осел откусил кусок. От новых брюк. И Настя плакала — выгони его, выгони, продай. Но куда, кому?

И что же было делать — беда была в том, что Грыгоровыч уже полюбил этого идиота. Нежной, чуть ли не материнской любовью.

Но терпение все же лопнуло, и решение созрело, когда Настю приехали сватать. Так готовились — и покрасили, и подмазали, и вычистили двор, и все дверные ручки надраили, и украсили вход рушниками, как принято. А главное — Грыгоровыч упросил дальних соседей, которые трех коней держали, взять временно Василия Алибабаевича к себе на конюшню. Потому что все ведь сорваться может.

Приехали от жениха торжественно, на иномарках, со старостами. И цветы, и подарки, и видеокамера — чтоб, значит, все с самого начала снимать. Ну и завели: «Зычимо миру дому сьому і щастя всім, хто в ньому». Мол, желаем мира этому дому и всем, кто в нем проживает. Ну и потом: не пугайтесь нас, мы не военные, мы — мыслывци, то есть охотники. Вот беда: убежала от нас куница, а может, и лисица, а может, и девица. Мы-то что, а вот легинь наш… (Тут Илюша как пошел отвешивать поклоны налево и направо, и так обстоятельно — дело-то серьезное. Ох, как люблю я эти местные традиции. И нравится, что молодые их чтят. Это очень правильно.) Ну и дальше ведет главный, его у нас сватач называют, ну который сватает. Говорит он скороговоркой нараспев, но разборчиво, чеканно. Легинь, мол, наш страдает, просит мыслывцив, чтоб помогли поймать куницу, не то пропадет. Ну мы пошли по следу, в ваше село пришли, как называется, не знаем, но надеемся на удачу. След привел до вашей хаты. Добровольно отдайте девицу, а то силой брать будем. А легинь за ценой не постоит — «віддасть молодець повний гаманець». То есть кошелек, значит.

А тут и Настя вышла на порог, нарядная, смущенная, вся в новеньком, чистенькая, гладко причесанная. Грыгоровыч весь на нервах, но любуется — хороша девушка Настя, его дочка. И отличница — в университете учится по химии, и собой хороша, и вон рушники вынесла — сама вышивала. Гордится Грыгоровыч. А сватач опять к Грыгоровычу, мол, ну как? Отдаете или пусть пока еще подрастет? (Так положено спрашивать.)

А Грыгоровыч сдавленным от волнения голосом:

— Так нехай же ж Настя решает.

Настя зыркнула на отца недобро (еще бы — с его ослом кусачим можно и в девках было остаться вообще!) и с достоинством произнесла, опустив ресницы на пунцовые щеки, ответила, как и принято у нас:

— Ну, колы вин мэнэ хочэ, то и я його хочу.

Мы все здесь так отвечаем. И я так отвечала. Ну это обряд такой. На самом деле именно мы, женщины, выбираем, так ведь? Но дедовские традиции для нас — это все! Ну вот, и Настя согласилась.

Все обрадовались, калачами обменялись сдобными и облегченно выдохнули. Гостей пригласили в дом, усадили за стол, стали знакомиться поближе, угощать от всей души, и принялся Грыгоровыч горивочку разливать. Конечно, в таком напряжении про Василия Алибабаевича никто и не вспомнил. Ну а он, как вы уже догадались, выбрался очень легко и быстро, а там, может, и хозяева конюшни подсобили, от крика его можно же и ополоуметь. Короче, он вышел, отряхнулся, огляделся, шляпу и галстук поправил и пошел искать своих. Явился как раз к голубцам. И ведь все так развеселились, расслабились, что никто и не заметил, что эта скотина тихонько прошмыгнула во двор и уже давно ошивается под открытыми окнами и георгины жрет.