Книга Ярче солнца - Бет Рэвис

— Нет, — шепчет она.

Но я все равно нажимаю на кнопку.

Двери запираются.

Ревущий ветер утихает.

Несколько мгновений все пытаются подняться на ноги. У некоторых идет кровь, у кого-то перелом или вывих, кое-кто хромает — ударились обо что-то, пока бушевал ветер. Но травмы — это мелочь по сравнению с тем, какой ужас написан на искаженных лицах: опустошенное, изумленное выражение, которое едва ли когда-нибудь сотрется до конца.

Стоит тишина… но совсем не такая, как по ту сторону двери.

58. Эми

Я еще никогда в жизни не бегала так быстро, как сейчас неслась от Больницы к гравтрубе. Но я знала, что опоздаю.

И опоздала.

В тот самый момент, как я добралась до машинного отделения, из-за двери раздался взрыв.

И крики.

Внезапно уровень корабельщиков — уже все утро бурлящий событиями — впадает в состояние какого-то молчаливого ужаса. Люди в энергетическом отсеке толпятся вокруг меня. Дверь в машинное отделение вмялась внутрь, будто какое-то чудовище пытается вырвать ее когтями, но металл пока держится. Мы все же отступаем к дальней стене, а некоторые выбегают прочь в поисках Укрытия, как будто «Годспид» все равно спасет их, даже когда начнет разваливаться на части.

Мы все пялимся на дверь, но она не дает ответов на наши вопросы.

По окантовке ее и по потолку мигают красные лампочки. Корабельный компьютер любезно объявляет:

«Брешь в обшивке: капитанский мостик».

Мы ждем. Какая-то женщина открывает рот, чтобы заговорить, но я останавливаю ее взглядом. Мы молча слушаем. И гадаем, остался ли там хоть кто-нибудь живой.

Выжил ли Старший?

Что-то грохает по двери. Женщина позади меня вскрикивает, еще кто-то у выхода в коридор испуганно восклицает: «Зараза!», от двери снова доносится шум — не ураганный, как раньше, а скорее скрип. С краю показываются пальцы.

— Они живы! — кричит та же женщина. И мы все как один бросаемся вперед, протягивая руки к щели, и вместе боремся с механизмом, стараясь открыть поврежденную дверь. Сначала она сдвигается на дюйм. Мы подналегаем. С отвратительным металлическим скрежетом она наконец — наконец! — поддается.

Сначала я вижу, что он в крови — она льется из раны на плече и окрашивает его смуглую кожу в густо-красный цвет. Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Последним усилием оттолкнув с дороги остатки двери, он пролезает в проход.

— Старший, — шепчу я. Голос срывается. Слезы жгут глаза, но не проливаются. Я едва его не потеряла. Снова. Только вчера, глядя на его безжизненное тело в окне шлюза, я осознала, насколько он мне дорог, но и тогда еще не могла до конца понять свои чувства.

Какая-то часть меня пыталась оттолкнуть его, как только стало ясно, как он мне предан. Эта часть вплетала мне в душу лживые слова, слова вроде: «сомнения», «нельзя доверять», «похоть», «бессмысленно»… И вдруг все эти слова рассыпаются все разом, словно истлевшие нити, вырванные из шва.

Теперь, глядя в его искаженное болью лицо, я уже не думаю словами.

У него за спиной, помогая друг другу, поднимаются с пола корабельщики. Они плачут от радости, видя тех, кто выжил, и уже начинают оплакивать тех, кто погиб за заблокированной дверью.

Но я смотрю только на Старшего, а он — только на меня, и все вокруг исчезает.

У меня трясутся руки. И ноги — в общем, я вся трясусь. Мне хочется ринуться к нему, но не хватает сил. В итоге он сам идет ко мне — бросается через искореженную дверь и хватает меня в объятия. Я повисаю у него в руках, но он поддерживает меня, вливает мне свои силы — собственных у меня, кажется, не осталось.

— О боже, Старший, — бормочу я ему в грудь и хоть молитва не особенно красноречивая, больше я из себя выдавить не могу.

Он успокаивающе гладит меня по волосам Вокруг нас продолжает что-то происходить люди бегают туда-сюда, кричат и обнимаются, — а мы одни стоим молчаливым колоссом посреди хаоса.

— Откуда ты знала? — спрашивает Старший, уткнувшись носом мне в волосы. Я сейчас настолько не готова к этому — к логичной мысли, оформленной в логичный вопрос, — что даже не сразу осознаю, что он сказал. Отстраняюсь и смотрю на него снизу вверх. Старший уводит меня мимо останков двери, сквозь толпу, в тихий уголок соседнего помещения. Из-за его плеча мне все еще видна суматоха, вызванная взрывом: явилась Кит с отрядом медсестер и начала командовать, куда сгружать раненых и куда идти всем остальным. Группа инженеров рассматривает дверь изолированного мостика, чтобы убедиться, что опасности разгерметизации больше нет.

— Про взрыв, — говорит Старший, снова притягивая меня к себе. — Ты знала, да? Ты пришла предупредить.

— Я нашла еще одно видео Ориона. В оружейной.

— Орион… это сделал Орион? — Старший озадаченно смотрит на меня, еще не совсем оправившись от взрыва.

— Нет, не Орион. Но… кто-то еще видел записи. Кто-то еще знает коды к запертым дверям. Думаю, все это время Орион пытался показать нам путь с корабля, но кто-то узнал его тайну раньше и пытается остановить нас.

Протягиваю Старшему пленку с видео. На самой первой записи, которую мы нашли, Орион казался уверенным, что у нас есть какой-то выбор и сделать его должна я. Но на этом вот последнем видео у него такой же вид, как когда он только-только сбежал от Старейшины, — испуганный и неуверенный. Тот, кто нашел послания Ориона, видно, согласен, что планета не стоит риска, и теперь готов убить любого, кто попытается посадить корабль. Взрыв на мостике — достаточное доказательство. Он позаботился о том, чтобы мы никогда не приземлились, хоть Центавра-Земля и совсем близко.

У меня не получается расшифровать выражение лица, с каким Старший смотрит запись, — там смешаны горе, гнев, неуверенность и что-то еще, что-то глубокое и мучительное. Но когда он поднимает взгляд на меня, в глазах его остается лишь гулкая пустота.

— Все это уже неважно, — говорит он. — Панелей управления нет, значит, мы никуда не летим.

И стоит ему произнести эти слова, как это становится реальностью. Я вижу, как шестнадцать лет в ловушке корабля и бессчетные десятилетия будущего горой обрушиваются на него — мысль, что «Годспид» не может приземлиться, буквально заставляет его ссутулиться. На его плечи разом легло все: корабль, люди, смерти, разочарование.

А потом я понимаю: он всегда жил с этой тяжестью. Всегда.

Старший оглядывается на машинное отделение и на запечатанные двери за ним.

— Шелби была там. На мостике.

И в ту же секунду ужас возвращается. Я придавливаю его, пытаюсь утопить в омуте души, держу обеими руками и смотрю, как он захлебывается.

— Почему? — Глаза Старшего вглядываются в мои. Он не спрашивает, почему взорвали мостик. Он спрашивает, почему Шелби позволили умереть за него.