Книга Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

Затем я оказался в мастерской. Я, как и прежде, сидел над выкладками, что были разложены передо мной на столе. Уравнения мои были ясны и четки, как никогда, — я понял это по удавшейся мне простоте формулировок и по заметкам на полях: «точно» и «превосходно!». Но что это? Послышался звук весел, гребущих против приливного течения, и скрип качающейся на воде лодки. Кому в этот час могло прийти в голову грести на Темзе? Я подошел к двери мастерской и чуть приоткрыл ее. Запах грязи и морской воды, налетевший на меня, был мне хорошо знаком, однако на сей раз к нему подмешан был и другой оттенок. Выглянув, я увидал утлое суденышко, медленно приближавшееся к причалу. «Кто там?» — окликнул я. Ответа не было. «Ради всего святого, да кто же это?»

Лодка остановилась рядом с деревянным настилом причала. Я слышал, как вода бьется об ее бока. Тут из лодки вышла Гарриет Уэстбрук — Гарриет Шелли. Она была не та, что некогда в жизни. Она была куда ярче и прекраснее. Тут я заметил, что на плечах она несет грубого плетения мешок. «Зачем вы здесь, Гарриет?» Она не ответила, но обернулась назад — очевидно, к кому-то сидевшему в лодке. Раздался шепот, и я узнал голос Марты. Затем послышались легкие нотки смеха. Она вновь обернулась ко мне. «Меня здесь нет, Виктор. Это вы здесь». На этом я снова проснулся за столом, окруженный разбросанными бумагами.

Всю ту ночь и следующее утро сны и видения то появлялись, то исчезали. Я был совершенно порабощен, я беспомощно отдавался любым галлюцинациям, какие только проходили передо мною. Я был возле устья Темзы, бродил средь печальных равнин и диких болот, а над головой у меня кричали чайки; в сыром воздухе стоял сильный привкус соли. Не знаю, откуда мне было известно о некоей огромной, темной фигуре, нависшей в отдалении — там, куда не досягал взор; затем я понял, что это зловещее присутствие Лондона. Лондон был создан человеком. Устье человеком создано не было. Меня охватил великий страх, что земля эта только что появилась из моря и что меня вот-вот поглотит, нахлынувши, вода. Тогда я побежал прочь от моря — вернее, мне думалось, что я бегу прочь, — и укрылся в маленькой, грубой постройки хижине, одиноко стоявшей на кургане посреди поля для выпаса скота. В отличие от мира за стенами, тут было совершенно сухо и тепло.

Раздавалось потрескивание, словно от охваченных пламенем сучьев и веток, но огня было не видать.

Потом я обнаружил, что иду по лондонской улице. То была улица, выложенная черным камнем, без дверей и окон, без каких-либо просветов. Я шел и шел, но тут камень принялся кричать — в агонии ли, в страхе или в оцепенении, не знаю. Я повернул за угол, и предо мной открылась еще одна каменная улица; стоило мне туда шагнуть, как она издала громкий вопль боли, шедший и от стен и от земли. Какофония была невыносимая, и я заторопился по улицам далее, но, сколько ни сворачивал я в новые переулки, крики делались все громче.

Когда я проснулся, день был в разгаре. Эти опийные видения слишком растревожили меня, и я, не в состоянии снова взяться за изучение своих записок, покинул мастерскую и отправился в Лаймхаус. Кареты обычно останавливались у таверны, что рядом с церковью, и я решил подождать там следующего экипажа. Я знал тамошнего подметальщика улиц, который за пенни готов был придержать лошадей, пока кучер освежится в таверне или облегчится в церковном дворике. То был темнокожий человек по имени Иов.

— Иов, — обратился я к нему, — последняя давно ли ушла?

— С добрых полчаса. Теперь еще добрых полчаса ждать.

— Полная была?

— Довольно-таки, сэр. На верхушке было место.

Я зашел в таверну и вынес оттуда две кружки портеру.

— Вот, Иов. Прополощи горло.

Как-то Иов рассказывал мне, что его привезли на корабле из Барбадоса. Он был мальчишкой в услужении у капитана — иначе говоря, рабом. По прибытии в Англию хозяин его бросил. Корабль пришвартовался в Лаймхаусе, и с тех пор он обитал в этих краях. Жил он на те жалкие монеты, что доставались ему от уличных прохожих, да на подачки от кучеров.

— Где ты живешь? — спросил я его, когда мы уселись на деревянную скамью перед таверной.

— Вон по той улице. — Он указал на отходивший от Лаймхаус-черч-стрит переулок, где стояли жилища. — Мышиная нора, сэр.

— Ты женат?

— Откуда мне быть женатым. Нешто пойдет кто за такого черного без гроша за душой?

— Да, похоже, что твоему племени приходится нелегко.

— Нас со свету извести готовы — и клянут и бьют. Джентльмены эти хороши: кто пнет на улице, кто обругает на чем свет стоит.

Не знаю, было ли то воздействие порошка, однако я внезапно ощутил переполнявшее меня чувство жалости к подметальщику.

— Пойдем внутрь, — сказал я. — День промозглый.

— Не разрешается, сэр. Миссис Джессоп черных не потерпит.

— Тогда я принесу тебе еще кружку. Мне хотелось бы узнать о тебе побольше.

Вернувшись, я подробно расспросил Иова о его жизни в Лаймхаусе. К немалому моему удивлению, у него нашлись истории похуже его собственной: о новорожденных младенцах, которых бросают на улицах; о малых детях, которых заставляют входить в зловонные выгребные ямы и отыскивать там все, что только может пригодиться, включая вещи самые бросовые; о мертвецах, погребенных под половицами, чтобы избежать пустячных расходов на нищенские похороны.

Сам Иов по ночам спускался к берегу и искал предметы, которые можно было взять себе или продать. Однажды, рассказал он мне, ему попался старинный кинжал, который он продал за шиллинг владельцу табачной лавки на Черч-роу. Теперь кинжал красовался на виду в витрине лавки.

— А бывает, ночами в реке дела творятся, — сказал он.

— Дела?

— Приплывает что-то. Снизу.

— Ты говоришь о какой-то лодке?

— Не лодка. Нет. Оно под водой движется, да быстро так. Весь берег затихает, когда оно проходит.

— Кит?

— Нет. Не рыба. Оно.

— Я тебя не понимаю, Иов.

— Вы, сэр, слыхали о таком, что в устье привидение появилось? Там, возле Суонкумских болот? (Я покачал головой.) Никто туда и носу не кажет. Рыбаки и те на ловлю туда не выходят.

— Что это за призрак? Есть ли у него имя?

— Нету у него имени, сэр. Это мертвец живой. Больше человека ростом.

— Откуда тебе это известно, Иов?

— Такое мое представление. Мне мать рассказывала истории, что сама слыхала.

— В этих историях говорилось про рабов?

— Да, сэр. Только истории — они из давних времен пришли. Когда мы еще рабами не были. Мать мне про догона рассказывала. Это мертвец, его колдовством оживили. Живет в лесах, в горах. Призрак, сэр, и глаза огненные.

— Неужто ты веришь, что такое обитает в устье?

— Откуда мне знать, сэр? Кто я такой — черный подметальщик без гроша за душой. Только я вот думаю: что оно такое, то, что под водой движется?