Книга Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Здравый смысл отказывался мне помочь. Я не видела в Колиньи ни лицемерия, ни притворства. Скрытая мощь, изначально таившаяся в нем, отыскала выход, и он стал вождем — вождем гугенотов.

— Почему ты мне ничего не сказал? — прошептала я. — Почему не доверял мне?

— Речь не о доверии. — Колиньи вернулся и, опустившись передо мной на колени, взял мои руки в свои. — Ты не понимаешь, потому что не видишь, как пагубна власть. Ты до сих пор веришь, что логикой можно разрешить любые споры; что люди сумеют внять голосу разума, поскольку в конце концов все мы равны перед Господом. — Он сильнее сжал мои руки. — Однако Гизы и ваша Католическая церковь видят в нас только еретический сброд. И страдания наши не прекратятся, покуда мы не покажем, что они не смогут разорять и убивать безнаказанно. Они не оставили нам выбора.

Я опустила взгляд на его сильные загорелые ладони, лежавшие поверх моих.

— Я верю в Бога, — проговорила я. — Верю, что взыскать Его света можно разными путями, не только тем, который установил Рим. Но мне знакомо, что такое война, я видела ее прежде, в юности, и не верю, что война способна разрешать споры. Не думаю, что Господу важно, скольких людей мы убьем, чтобы доказать свою правоту.

Колиньи молчал.

— Мы пока еще можем решить дело миром, — продолжала я, ободренная этим молчанием. — Мой эдикт остается в силе; гугеноты по-прежнему находятся под монаршей защитой. Если ты отправишься со мной ко двору, я введу тебя в Совет и…

— Нет. — Колиньи отстранился от меня и встал. — Если я и встречусь с герцогом де Гизом, то только в бою. Время разговоров прошло.

Я проиграла первый ход. Мысленным взором я видела безотрадное будущее во власти религиозной войны, которая повергнет в хаос эту страну, мою вторую родину. Видела сожженные дотла жилища и разоренные поля, вдов и сирот, отчаяние и горе.

Я поднялась и встретилась с ним взглядом.

— Если ты выберешь войну, я не смогу тебя защитить. — Слова, сорвавшиеся с моих губ, прозвучали как безнадежная мольба. — Франция — католическая страна и должна таковой остаться. Дело, за которое ты борешься, не одобрено королем. Ты совершаешь государственную измену, и я вынуждена буду принять сторону Триумвирата и выступить против тебя.

— Знаю, — ответил он со смирением, от которого у меня разрывалось сердце. — Я ничего иного и не ожидаю. Довольно и того, что ты приехала сюда. Теперь тебе надобно защитить своего сына, короля.

— Тогда по крайней мере отступите! — Голос мой задрожал. — Начните свою войну в другом месте! Здесь под рукой у Меченого подкрепления со всего Парижа. Он сокрушит вас. Вы все умрете!

Колиньи сделал шаг ко мне, потянулся было… но я предостерегающе вскинула руку:

— Нет! Я этого не вынесу! Только не сейчас…

— Понимаю. — Он мягко кивнул. — Я приму к сведению твое предостережение. До тех пор же, моя милая Екатерина, молись за Францию.

Я не успела ответить: он повернулся и вышел.

Меченый ждал меня во внутреннем дворе Лувра. Он обшарил взглядом мою кобылку и скривил рот:

— Не похоже, чтобы эти седельные сумки были набиты гугенотскими головами.

— Вы немедля освободите короля и меня. — Я ответила ему таким же непреклонным взглядом. — Только после того вы получите наше дозволение начать войну, которой так жаждете. Война будет вестись под нашим командованием, без ненужного насилия или кровопролития. И помните: волос не должен упасть с головы адмирала де Колиньи. Я достаточно ясно выражаюсь? Если он будет захвачен в плен, вы доставите его к нам, дабы свершилось правосудие.

— Превосходно, — проговорил Меченый.

Я прошла мимо, а он разразился грубым смехом, не оставившим во мне и тени сомнения. Если Колиньи попадет к нему в руки, за жизнь моего возлюбленного нельзя будет дать и ломаного гроша.

Глава 24

Вместе с Карлом и младшими детьми я укрылась в Сен-Жермене. Жаркое лето перетекало в осень, а я следила издалека за тем, как наша армия под предводительством Меченого и коннетабля гоняется за Колиньи, который внял моим предостережениям и отступил. Он не ввязывался в открытый бой, но захватывал все встречавшиеся по пути крепости, внутри которых имелось достаточно гугенотов, готовых оказать ему помощь.

К началу сентября гугеноты взяли под свою руку тридцать крепостей, а в битве у Орлеана захватили в плен коннетабля. Меченый был в ярости. Вместе с Антуаном Бурбоном, нашим новым регентом, он осадил город; забрасывал его камнями из осадных орудий, разорял округу и засыпал солью все колодцы. Гугеноты, запертые в городе, голодали, однако исправно лили с укреплений кипящую смолу на головы осаждающих и отстреливали врагов поодиночке из аркебуз. Так длилось до тех пор, пока метель не занесла снегом груды разлагающихся трупов под стенами, а у обеих воюющих сторон не подошли к концу припасы.

Каждое донесение, которое я получала, с новой силой оживляло в памяти ужасы, пережитые в детстве. Я никогда не была так набожна, как изображала на людях, но в те страшные месяцы каждый вечер перед сном не отходила от небольшого аналоя в своих покоях, а проснувшись поутру, жарко молилась за спасение Колиньи и гибель Меченого.

Затем в декабре пришла весть, что Антуан Бурбон, король-консорт Наварры, был убит при осаде Орлеана. Овдовевшая Жанна Наваррская прислала мне обвиняющее письмо: ей хватило наглости упрекать меня в том, что при моем попустительстве герцог де Гиз увлек Антуана на опасный путь. Как будто я была в ответе за то, что она не сумела удержать своего бестолкового муженька вдали от сражений! Впрочем, я понимала ее горе и отправила ей тело Антуана для достойного погребения, а также строго-настрого предупредила, чтобы она не вздумала помогать гугенотам ни деньгами, ни оружием. Я не могла допустить, чтобы Жанна оказалась замешанной в эту распрю. Она — королева; ее помощь придала бы делу гугенотов законный вид и обратила гнев Меченого против нее. Дни становились все короче, я в нетерпении расхаживала по своим покоям, ожидая вестей о ходе войны, и как-то поймала себя на том, что все чаще вспоминаю рыжеволосого крепыша, сына и наследника Жанны, который так глубоко взволновал меня на свадьбе покойного сына. Подобно моим собственным детям, он лишился отца. Мысль о его потере так терзала меня, что как-то вечером я написала ему письмо со словами утешения. Запечатывая письмо, я гадала, позволит ли Жанна сыну прочитать его.

Вскоре после Нового года Меченый возобновил штурм захваченного гугенотами Орлеана. Каждый день я посылала Лукрецию во внутренний двор, чтобы первой встретить курьера. И вот однажды, стылым январским утром, она прибежала, задыхаясь от быстрого подъема по лестнице и стискивая в руке донесение.

Должно быть, потрясение, которое я испытала, когда прочла его, явственно отразилось на моем лице.

— Матушка, что там написано? — Карл, сидевший за столом, где проходил его ежеутренний урок с Бираго, поднял на меня настороженный взгляд. — Что случилось?