Книга Цена жизни - смерть - Фридрих Незнанский

Уже потом Пышка рассказала мне, как все было.

Примерно около четырех утра она проснулась оттого, что у нас в квартире слишком громко играла музыка и как будто кто-то кричал. Она живет над нами, а перекрытия в доме не слишком толстые. Пышка — старая дева чудовищно пуританских взглядов и в праздники никогда никуда не ходит и к себе никого не приглашает. В этот раз она тоже выпила рюмку вишневой наливки в полночь и отправилась в постель. Наша музыка мешала ей спать, но поскольку была все-таки новогодняя ночь, она не сразу решилась спуститься к нам, думала: взрослые люди сами должны совесть иметь. Она пошла на кухню, налила себе еще рюмочку и увидела из окна, как рядом с крыльцом притормозила черная «Волга», а из подъезда выскочили сразу три Деда Мороза с большими полными мешками, уселись в машину и уехали. А музыка продолжала орать и действовать ей на нервы. Тогда она накинула пальто и поднялась к нам.

Дверь была открыта, все в квартире перевернуто, и мама была еще жива. Она умерла минут за пять до того как приехала «скорая». Грабители несколько раз ударили ее ножом в грудь. Мама все спрашивала, как отец, и мудрая Пышка сказал ей, что он жив, но он был мертв, его застрелили».

Часть третья

1

Он босой на серпе и гвоздях,

а она босая на вилах.

Одним терновым венцом

укрываются на ночь оба…

Несколько дней я существовала как бы отдельно от своего тела.

Мое тело вроде бы ходило на работу, чем-то питалось, принимало соболезнования, отмывало гостиную и перебирало родительские вещи. А я все сидела в том кресле, на котором умерла мама, и думала: почему?

Почему это случилось?

Почему это случилось именно со мной?

Я корила себя за то, что согласилась пойти к знакомым, что не ушла оттуда сразу же, как только поняла, зачем меня пригласили, что не позвонила родителям, хотя собиралась же их поздравить.

Что, в сущности, я могла бы изменить? В лучшем случае лежала бы сейчас в морге рядом с ними.

И еще я не могла понять, почему никто не вызвал милицию раньше? Ведь бандиты пришли за несколько минут до полуночи — отец уже взялся за шампанское, но еще не открыл — и пробыли в квартире почти четыре часа. Родителей пытали — добрый следователь мне все подробно рассказал о количестве и качестве ранений и прижизненных травм, — и никто ничего не услышал. Никто ничего…

Потом меня вызывали в милицию снова и снова, спрашивали о моих знакомых и знакомых родителей. Говорили, что банда работает только по наводке и не могла выбрать нашу квартиру случайно — значит, кто-то из знакомых может оказаться их сообщником. Вспомнили даже ГП-1, вернее, БГП-1, он, дескать, наркоман, он за дозу может продать кого угодно. Потом вызывать стали реже, а коллеги вздыхали о том, что я зря надеюсь, конечно же милиция никого не найдет. Потянут резину полгода-год, а потом спишут дело в архив.

БГП-2 появился совершенно неожиданно, сказал, что прочел некролог в газете и не мог не прийти. Мы не виделись, наверное, лет пять, но он совсем не изменился. Он просто посидел полчаса рядом, спросил, не нужно ли мне чего-нибудь, и ушел, пообещав позвонить. Потом он пришел на похороны. Две недели эксперты возились с родителями, пока разрешили их хоронить. БГП-2 пришел во всем черном с красными от слез глазами, я удивилась, но на кладбище он не проронил ни слова. Рядом со мной он стоял у гроба мамы и осторожно держал меня за руку.

ГП-1 так и не появился, я очень надеялась, что он придет, но он не пришел и даже не позвонил.

Потом были шумные дурацкие поминки, где коллеги родителей произносили глупые спичи, глотали водку стаканами, временами забывались и чокались. Мы с БГП-2 сидели на кухне, он тоже выпил стакан, не закусывая, и сказал:

— У меня умер отец.

Я вначале не поверила. Не может быть, чтобы вот так одновременно и у меня и у него, но, глядя на его опухшие глаза, я поняла, что он говорит правду.

— Сердце? — спросила я, чтобы что-то спросить.

Да уж, неизвестно кто из нас сейчас больше нуждался в поддержке.

— Пуля, — ответил он.

— Господи! — только и смогла выдавить я.

Потом я пошла на похороны его отца. Его тоже хоронили в заколоченном гробу, и вообще, было очень похоже на похороны моих родителей, только речи толкали люди в штатском. Мы снова стояли рядом, держась за руки. А когда я бросала в могилу свою горсть земли, то увидела на соседнем памятнике фотографию СДД — Старого Друга Деда. Того самого, который приезжал к нам тогда на Байкале в день смерти Деда.

Это был его дед. Дед БГП-2.

И это действительно похоже на рок — его и мой дед погибли почти одновременно, наши родители погибли почти одновременно, неужели и нам с ним суждено умереть в один день?

А до того прожить рядом?

Вместе?

Он пришел ко мне снова в начале февраля. Минул всего месяц со смерти моих родителей и всего три недели со смерти его отца, но мы уже могли говорить о каких-то простых, нормальных вещах, не вспоминая поминутно свое горе.

— А может, нам попробовать снова? — вдруг спросил БГП-2. — Я имею в виду нас с тобой.

Я смотрела на него, когда-то пообещавшего больше никогда о своей любви мне не напоминать, и думала: неужели это на самом деле судьба? Конечно, история с березкой на Байкале давно забылась, и вообще, с высоты прожитых лет могла выглядеть только как доказательство того, что он настолько сильно меня любит, что не остановится ни перед чем. Вот он сидит сейчас и смиренно ждет, что я отвечу, такой серьезный, уверенный в себе, такой надежный. Он будет носить меня на руках, будет предупреждать каждое мое желание, каждую прихоть, стоит мне только согласиться.

Но я молчу.

Если это действительно судьба, зачем торопиться.

— Ты все еще его любишь? — спросил он, конечно имея в виду ГП-1.

Я не ответила, хотя, наверное, люблю.

— А он?

Хотелось бы мне сказать: конечно, но я опять ничего не сказала, потому что не знаю.

— Хорошо, давай подождем, — сказал он, — но обещай, что подумаешь.

— Обещаю, — пообещала я.

В конце марта следователь вызвал меня снова и с гордостью сообщил, что банда арестована, и, несмотря на то что пока они не признаются в ограблении именно моей квартиры, скоро они обязательно признаются под грузом улик. Никуда, дескать, не денутся. Потом он показывал мне фотографии каких-то вещей, чемоданов, украшений, которые бандиты почему-то не успели распродать, и спрашивал, не узнаю ли я наши вещи. Наших вещей там не было…»

2

На этом месте в кабинет, постучавшись, вошел Меркулов, оглядел валяющиеся на полу ящики стола, вывалившиеся из них бумаги и самозабвенно читающего Турецкого, ничего не сказал, только покачал головой и ретировался.