Книга Цена жизни - смерть - Фридрих Незнанский

Я топала домой с острым желанием вымыться и завалиться спать. Букет, который он сунул мне на пороге, я забросила в первую же урну. Было раннее сырое утро, снега не было, в метро и на улицах было пусто, только изредка попадались подвыпившие гуляки.

У нашего подъезда торчала «скорая», милицейский «газик», микроавтобус и две «Волги». Туда-сюда шныряли какие-то серьезные люди. У лавочки стояла наша соседка, которую мы за глаза звали Пышкой — она такая пухленькая, как будто ее изнутри что-то распирает, как распирают дрожжи булку хлеба. Соседка была в пальто, накинутом прямо на ночной халатик. Она посмотрела на меня как-то странно и, кивнув говорившему с ней высокому седоватому мужчине, отвернулась. Кажется, она плакала. Мужчина подошел ко мне, за воротник его пиджака зацепился обрывок ленточки серпантина. Он что-то спросил, я не расслышала, а он не стал повторять.

Я как-то заторможенно соображала, что же случилось. Наверное, опять Достоевский с кем-то поскандалил — жил у нас в подъезде писатель-алкоголик, который регулярно устраивал пьяные дебоши. О том, что что-то могло произойти с родителями, я даже не подумала.

— Пойдем ко мне, — вдруг предложила Пышка и, обняв меня за плечи, потащила в подъезд. — Ты только не волнуйся, — приговаривала она, — все образуется, если у человека что-то на роду написано, от этого уже никуда не деться.

Мы медленно поднимались по лестнице, а она все несла какую-то чушь. Пышка жила этажом выше, поэтому, чтобы попасть к ней, нам пришлось пройти мимо моей квартиры. Дверь была распахнута, и именно у нас в прихожей толпилась милиция. В глубине квартиры щелкали вспышки, кто-то громко крикнул, что уже можно уносить.

Пышка пыталась тащить меня дальше, но я словно приросла к площадке. Как я оказалась в квартире, не помню, совсем молодой бледный лейтенант пробовал преградить мне дорогу, но Пышка шепнула ему: «Это дочь», и он отступил.

В гостиной на столе прокисал нетронутый праздничный ужин. Помню засохшие, с загнувшимися краями ломтики сыра, догоревшие до основания свечи, неоткрытое шампанское с уже сорванной фольгой. И две накрытые простынями фигуры. Одна в кресле, другая на полу у стола.

— Пойдем, не надо тебе смотреть, — уговаривала меня соседка, но я смотрела и не могла оторваться.

Мама была в кресле, одна ее туфля слетела и валялась далеко у стены, простыня, по которой расплывались бурые пятна, не накрыла только бледную тонкую руку с тонким золотым обручальным кольцом и каким-то длинным синим следом у запястья. Под креслом на ковре блестела буроватая лужа. Я хотела подойти и отдернуть простыню, но тот мужчина, который говорил со мной внизу, загородил маму собой и повторил слова Пышки:

— Вам лучше этого не видеть.

Потом пришли санитары, быстро и ловко переложили на носилки Отца и понесли. Потом остановились, один сказал, что на лестнице слишком узко и придется нести боком или над головой. Другой сказал, что лучше боком, и пристегнул тело ремнями, они попробовали перевернуть носилки — не отваливается ли. А я все смотрела во все глаза на соскользнувшую простыню и на круглую аккуратную дырочку в папином лбу.

— Вам пока лучше побыть у соседей, — сказал мне тот же седоватый мужчина и легонько подтолкнул меня к выходу.

Потом мы сидели на кухне у Пышки, она все пыталась напоить меня валерьянкой, а потом — дешевым ячменным кофейным напитком. Кухня у нее была белая, как больничный туалет — вся до потолка обложена кафельной плиткой, и Пышка, обычно такая розовая и жизнерадостная, тоже была бледной, и руки у нее противно мелко тряслись.

То ли она таки подсыпала мне снотворного, то ли сказалась дурацкая бессонная ночь, но я заснула.

Проснулась я на чужом диване, оттого что запищало радио и бодрый диктор возвестил, что в Москве девять утра. Я долго лежала с закрытыми глазами, надеясь, что мне просто приснился дурной сон, что вот сейчас я открою глаза и окажется, что я все еще у знакомых, что остальные гости тоже спят где-нибудь рядом на раскладушках и креслах, что никуда я не уходила, а потом я позвоню родителям и Отец якобы небрежно, но с явным облегчением скажет, что я уже большая девочка и они за меня совсем не беспокоятся.

Я осторожно приоткрываю глаза и вижу все того же высокого седоватого мужчину, он сидит у стола и что-то пишет, а потом поднимает голову и смотрит на меня, мы оба в квартире у Пышки, из кухни пахнет жареной картошкой.

Это был не сон.

— Старший следователь, — он называет свою фамилию. — Я обязан задать вам несколько вопросов. Извините, просто такой порядок. — Он смотрит на меня как на тяжелобольную. — Вы можете ответить сейчас?

— Могу. — Я уселась на диване, набросив на колени пальто, почему-то было холодно.

Ленточка серпантина по-прежнему была на месте, я смотрела на следователя и думала, что его, наверное, вытащили прямо из-за праздничного стола. Он понял, что с ним что-то не так, смущенно поправил воротник, скомкал ленточку и сунул в карман.

— Вы встречали Новый год у знакомых?

— Да.

— В котором часу вы ушли?

— В десять.

— Ваши родители ждали гостей?

— Нет.

— Кто-то из друзей, знакомых или родственников мог прийти без предупреждения?

— Не знаю.

— Они обычно без опаски открывали дверь незнакомым людям?

— Да.

Он продолжал задавать глупые, бесполезные вопросы, а я продолжала отвечать, однозначно, почти не задумываясь. Наконец он, видимо, удовлетворил первое любопытство и попросил:

— Сейчас мы спустимся в вашу квартиру и посмотрим, что унесли грабители, хорошо?

— Так это было ограбление? — неизвестно чему удивилась я. Не знаю, чего я ожидала, но мысль, что из-за каких-то жалких шмоток можно убивать, показалась мне дикой.

Преступники забрали видик, магнитофон, мою золотую медаль за успешное окончание школы, которая, конечно, совсем не золотая, мамину шкатулку с драгоценностями, хотя какие там драгоценности — одна золотая брошка, еще бабушкина или даже прабабушкина, и две пары сережек, бриллиантов и золотых слитков у нас не было и быть не могло.

Унесли еще отцовский микроскоп и старые настольные часы, из сейфа забрали дедовское ружье и какие-то деньги, я даже не знала, сколько там было. И еще — отцовскую гордость, вандалоустойчивый чемоданчик-»дипломат» с кодовым замком и сигнализацией — при попытке взлома встроенный динамик начинал выть жутким голосом. Возможно, грабители надеялись, что в нем-то и хранятся несметные богатства, но ведь ничего, кроме отцовских байкальских дневников, там не было, да и быть не могло.

— Работала хорошо организованная небольшая банда рецидивистов. До вас они уже ограбили шесть квартир и никогда не оставляли свидетелей. Но мы их обязательно поймаем, — пообещал следователь.

А мне тогда было все равно, поймают их или не поймают, родителям это уже не поможет.