Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

сказала добрая женщина, значительно взглядывая на племянника.

— Еще бы! Смели бы не оправдать папу! — крикнул мальчик, сверкая глазенками.

Грустно усмехнулся Никольский, бросая ласковый, нежный взгляд на нервного, бледного мальчика.

— А если бы, Коля, отца не оправдали? Если бы его, невинного, осудили?

— Этого не может быть.

— Милый мой, на свете все бывает! — угрюмо проговорил молодой человек.

Мальчик побледнел. Глазенки его заблестели, и по всему лицу пробегала нервная дрожь.

— Если на свете так бывает, если бог оставит папу… Нет, Петр Николаевич, разве бог не видит, что папа не виноват? Он видит, все видит, и когда судьи будут судить его, он шепнет всем им на ухо, что папа невинен… Ведь правда, тетя? Он шепнет им?

— Правда… Бог не оставит отца! — проговорила растроганная Прасковья Ивановна.

Никольский молчал и старался не глядеть на бледного мальчика.

Ребенок задумался. В его несоразмерно большой голове копошились какие-то мысли. Через несколько минут он сказал твердым голоском:

— А если бы бог оставил папу и его невинно обвинят, я не оставлю папу. Я поеду с ним и буду молиться за него, а когда вырасту, то отыщу вора и докажу, что папа честный, добрый, славный.

— Голубчик ты мой! — шептала Прасковья Ивановна, вытирая одною рукой набегавшие слезы, а другой подкладывая Коле на тарелку еще кусочек говядины. — Доброе ты дитя мое… Кушай, кушай… Господь не оставит тебя!

После завтрака Петр Николаевич с Колей поехали к Трамбецкому в Литовский замок. Был приемный день.

Они въехали в Тюремный переулок. Из окон тюрьмы сквозь железные почерневшие полосы выглядывали бледные, желтые и зеленые лица.

Коля отвернулся, вздрагивая всем телом.

— Бедные! — прошептал он.

Они подъехали к воротам. Тяжелая железная калитка взвизгнула на своих петлях, и Никольский с ребенком очутились в темном пространстве между наружными и внутренними воротами. В этом темном пространстве стояла толпа городовых, мужиков и баб. То и дело взвизгивали двери, и проходили полицейские с книжками под мышками. Полицейские, стоявшие у ворот, подозрительно оглядывали приходящих.

— Вам куда… на свидание?

— На свидание! — ответил Никольский.

Он только что хотел пройти влево, сквозь серую толпу, теснившуюся у маленькой лесенки в ожидании разрешения, как вдруг крикнули: «Посторонись!» Никольский с мальчиком прислонились к стене и услышали глухой скрип отворявшихся ворот. Темное пространство осветилось вдруг ворвавшимся светом.

Из внутреннего двора с глухим шумом выехала маленькая, низенькая тюремная карета, закрытая со всех сторон. Сзади шли два солдата с ружьями. Из крошечного отверстия, закрытого частой решеткой, выглянуло совсем молодое лицо в серой арестантской шинели и уродливой шапке. Других лиц нельзя было разглядеть в темноте кареты. Казалось, что в этой карете должно быть душно, и тот, кому пришлось сидеть у отверстия, был счастливцем.

Никольский взглянул на мелькнувшее лицо арестанта и нервно сжал руку мальчика.

— Папа? — крикнул мальчик.

— Нет… Нет…

С глухим грохотом проехала маленькая карета небольшое пространство. Снова заскрипели ворота, — и стало темно.

Никольский поднялся по лестнице и вошел в маленькую грязную комнатку, где сидели городовые.

— Вам кого?

— Трамбецкого!

— Из дворянского отделения?

— Из дворянского!

Он сунул двугривенный в руку солдата. Солдат поблагодарил и поспешно вышел, проговорив: «Сейчас!»

Минут через пять вышел полицейский офицер.

— Свидания?

— Свидания!

— С кем?

— С Трамбецким!

— Подождите.

Никольский с Колей присели на лавку. В этой комнате дожидалась публика почище. На свидание пускали партиями человек в десять. В комнате шел ти-тий говор. У ждавших свидания лица были серьезные. У большинства в руках были свертки. Эти свертки тщательно осматривали и уносили в другую комнату.

— А у вас что? — подошел чиновник к Никольскому.

— Чай и сахар.

— Больше ничего?

— Еще булки и кусок говядины.

— Птицы нет?

— Нет…

Городовой взял сверток и понес в контору. Мальчик со страхом прижался к Никольскому.

— О какой птице он спрашивал?

— Птицу нельзя сюда носить…

— Отчего?..

— Чтоб арестант не подавился! — улыбнулся Никольский.

— А…

Хотя Коля не первый раз был здесь, но всякий раз он испуганными глазами смотрел вокруг. Около него сидела молодая баба с грудным ребенком и тихо укачивала малютку. Мальчик видел, как мелькало маленькое красненькое пятно из-за полосатого одеяла… Баба искоса взглянула на Колю и, заметив его любопытный взгляд, сказала:

— Тоже мальчик.

Коля сконфузился.

— А ты к кому пришел?

— К отцу! — чуть слышно прошептал Коля. — Он по ошибке здесь.

— И муж мой тоже безвинно! — вздохнула баба. — Из-за пачпорта!..

Немного подалее сидела молодая, хорошо одетая дама. Она нетерпеливо поглядывала на двери конторы и несколько раз спрашивала городового: «Скоро ли?»

Наконец отворилась дверь из другой комнаты, и из нее вышло несколько человек, имевших свидание. На многих женских лицах еще блестели слезы. Когда они вышли, полицейский чиновник стал выкликать имена арестантов, с которыми разрешено свидание. Выкликнули девять фамилий. Молодая женщина, сидевшая сбоку, привстала. Лицо ее, красивое, симпатичное лицо, все вытянулось, и по нем пробегали судороги.

— К Трамбецкому! — крикнул чиновник.

— А что ж к Никифорову? — спросила дама.

Чиновник взглянул, улыбнулся, кланяясь даме, точно хорошей знакомой, подошел к ней с изысканной вежливостью, ловко звякнул шпорами и произнес:

— Я поставлен в неприятную обязанность сообщить вам, сударыня, что сегодня вам нельзя иметь свидания…

— Это почему?.. Разве…

— Не беспокойтесь… Вашего мужа повезли сегодня к допросу к судебному следователю. Мне, право, очень жаль, что вы напрасно сегодня беспокоились…

— Прошу вас, передайте ему все, что я принесла.

— О, будьте покойны…

Она поднялась, а Коля не спускал глаз с молодой дамы. Она заметила этот взгляд и ласково улыбнулась и потрепала мальчика по щеке. Он почему-то поцеловал ее руку.

— Пожалуйте, господа!

Несколько человек, и о том числе Никольский с Колей, пошли, с чиновником во главе, из комнаты в другую и наконец в третью, побольше, разделенную решеткой пополам. За решеткой было темно. У решетки уже дожидались арестанты. Прибывшие на свидание торопливо бросились к решетке. Городовые стояли около. Раздались сдержанные восклицания и тихий говор. Старались говорить все как можно тише. Около Коли стояла старушка и жадно припала к решетке, целуя какого-то бледнолицего юношу, одетого в обыкновенное платье. Городовой отвернулся при этой сцене.

Трамбецкого еще не было. Коля жадно всматривался в глубь комнаты, откуда выходили арестанты. Вдруг он вздрогнул и дернул Никольского за руку. К решетке поспешно подошел Трамбецкий, улыбаясь на ходу своему мальчику. Он нагнулся, протянул исхудалые руки и прильнул к губам сына.

Грустно взглянул Никольский на старого неудачника, он совсем поседел; лицо было землистое, большие глаза совсем ввалились и лихорадочно блестели из темных ям. Это была тень живого человека, а не человек.

— А я тебе, папа,