Книга Этажи - Олег Сергеевич Савощик

вы поймете! А сейчас – слушайте! Слушайте, ведь я все еще здесь!..

Это не могло быть правдой. Нельзя вслушиваться в вой сирен, нельзя пускать то, что за ним прячется, в свой разум. Самосбор не в силах миновать герметичные заслоны, но это еще не значит, что он не может попробовать дотянуться до нас иначе. Мы здесь как тушенка в консервных банках – слишком привлекательны, чтобы не попытаться найти открывашку.

Он говорил еще долго. Повторялся по нескольку раз, ходил по распределителю, чтобы его услышали во всех концах.

– Как он это делает? – тихо спросил кто-то у меня за спиной, но не получил ответа, и больше из темноты не донеслось ни звука.

А потом сирены смолкли.

– Я ваш проводник, и вы узнаете мой путь по знакам моим… – последнее, что долетело до нас.

Когда поднялась скрипучая заслонка, на распределителе были только ликвидаторы.

– Граждане, этаж зачищен! Повторяем, зачистка закончена, просим сохранять спокойствие и не толпиться…

Я осмотрелся, будто все еще ожидая увидеть слизь на полу. Слишком быстро для зачистки такого большого помещения, на обычный жилой этаж у ликвидаторов порой уходит вдвое больше времени. Если только здесь вообще было что зачищать…

Проводника, как он сам себя назвал, нигде не было видно, и вот этому я как раз не удивился: вряд ли он стал бы дожидаться черных противогазов. Тут и там из убежищ, подобных нашему, появлялись небольшие группы выживших. Все молчаливые, растерянные. Они боязливо поглядывали то на ликвидаторов, то по сторонам, будто тоже искали человека в балахоне, но старательно избегали смотреть в лицо соседу. Боялись не сдержаться и спросить вслух.

Лишь парень, стоявший с матерью, крутил головой, пытаясь поймать хоть чей-то взгляд, надеясь, что ему хоть кто-то сможет объяснить. Когда он посмотрел на меня, я сказал серьезно.

– Нет, не может.

И покачал головой, ставя точку в ответе на невысказанный вопрос.

IV

– Да ясен хер, не может! – говорил Вова, пока мы поднимались на семнадцатый. – А все, кто думал, что может, или исчезли, или их потом от стен отдирали. Да ты и сам видел, во что Самосбор превращает.

– Его я тоже видел. И слышал. Десятки человек слышали.

– Ты знаешь правила. Нельзя слушать то, что доносится из коридоров во время Самосбора.

Я знал. И соглашался с бывшим ликвидатором, вот только взять и так просто выбросить ситуацию из головы тоже не получалось, мысли зудели в мозгу и требовали быть высказанными.

– То, что может звать тебя… – кряхтел тельняшка после очередного лестничного пролета. – Оно не настоящее. Вспомни ту хрень, что просила открыть герму. У нее был Димин голос.

Тот голос, стуки в дверь и плач Полины… Я продолжал видеть это во снах. Да, версия с тварью, которой каким-то образом удалось вылезть из подвала и добраться до распределителя, все бы объяснила. Вот только зачем твари прятать лицо, если она и так может принять любой облик?

– Непохоже было, чтобы он… оно нас выманивало. Гермы на распределителях не открыть изнутри, даже если захотеть. Значит… – Я замялся, подбирая слова. – Это или какой-то трюк или…

Вова замер на очередной ступеньке, обернулся и строго зыркнул на меня:

– Никаких «или», блять. Даже не думай.

Конечно, он был прав. Сама мысль о том, что Самосбор можно пережить, противоречила всему заученному нами с детства. Я по своему опыту знал опасность таких мыслей: они вгрызаются в разум, и даже если их удается оттуда вытравить, оставляют после себя незаживающие, болезненные рубцы.

В лифте ехали молча. Хотелось хоть на время забыть Проводника, выбросить его слова из головы.

«Они построили это место, заперли вас по жилым ячейкам…»

Я крутил между пальцами папиросу, которой меня угостила Полина, и никак не решался прикурить.

Сегодня впервые за долгое время тетя сама приготовила завтрак для нас двоих. Я смотрел, как она шкрябает по краю миски, собирая жидковатую кашицу, как дует на дымящуюся ложку. Следил молча, будто боялся спугнуть проснувшийся в Полине аппетит. Лицо ее было спокойным, круги под глазами выделялись меньше обычного; казалось, ей удалось наконец выспаться.

Доев, тетя достала папиросы, протянула мне одну.

– Ого! – Я присвистнул, взглянув на пачку. – «Армения»! Где такие нынче дают?

Курево с пометкой «Первый сорт №1» на распределители почти не завозили, даже в Гнилонете его было проблематично найти.

– Дают, да не всем, а где взяла, там уже нет.

Тетя слабо улыбнулась. Как же я скучал по ее редким, скупым улыбкам! На какое-то время меня даже согрела приятная надежда, что материнская боль, выпившая из Полины жизнь, наконец отступила, притупилась хоть ненадолго. Что самое страшное уже позади.

Но было нечто еще, то ли в этой мимолетной улыбке, то ли в легком блеске зрачков, нечто настораживающее, непривычное. На меня смотрела женщина больше не слабая, не придавленная горем, женщина с затаенной решимостью в глазах, той, что выжигает последний страх в самом человеке, но так пугает окружающих.

Мне хотелось, чтобы все это было выдумкой, игрой моей фантазии, чтобы Полина на самом деле нашла дорогу из темноты, в которую превратилась ее скорбь. Пусть бы даже полоской света для нее стал таинственный ухажер, подаривший пачку «Армении» в знак внимания. Пусть. Я был готов поддержать любой путь, который не заведет еще глубже во мрак.

Спросить Полину я не успел, на кухню заглянул Вовчик и позвал меня в прихожую «по делу». Тогда я и узнал, что «Труселя В Горошек» получили на форуме ответ.

– Люди Багдасара хотят пообщаться. Лично.

Больше тельняшка ничего не добавил. Я смотрел в его покрасневшие, будто даже трезвые глаза, и у меня закрадывалось смутное подозрение: неужто бывалый ликвидатор волнуется перед встречей с каким-то барыгой?

Мы вышли на двести пятьдесят восьмом, миновав до этого пять распределителей и сделав около десятка пересадок. Так и не прикуренную папиросу я сунул за ухо, дымить почему-то не хотелось, несмотря на гадостное предчувствие в груди.

Вовчик беспокойно оглядывался, держа руки в широких карманах мастерки. Наверное, в одном из них был пистолет.

– Держись ближе ко мне и не отсвечивай. Говорить буду я, – сказал тельняшка тихо.

Этаж производил впечатление заброшенного. Лампочки горели не все, с черного потолка капало. По словам Вовчика, выше начинались фермы и тянулись не меньше чем на тридцать этажей. Некоторые из них частично затапливают, сделав предварительную гидроизоляцию – плесень и грибы лучше растут в сырости. Но в Гигахруще никогда и ничего не работает как должно. Я взглянул на темные подтеки на стенах и попробовал представить, какой, должно быть, кошмар творится в квартирах, если здесь все-таки кто-нибудь живет.

– Сюда, – позвал Вовчик.

Я догадался, куда мы идем. Ну почему все важные разговоры в моей жизни происходят у мусоропровода? О чем я не мог догадаться, так это о направленных в лицо автоматах, которыми нас встретили.

– Медленно… – сказал