Книга Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И хотя раньше казалось, что все мне ясно в облике современного молодого офицера, хотя там, в походе, я встречал таких офицеров, наблюдал их, разговаривал с ними, поражаясь порой их универсальной эрудицией, их схожестью с такими же молодыми людьми, работающими в науке, в литературе, в индустрии, выяснилось, что мне не хватало каких-то специфических деталей, которые помогли бы нанести решающие штрихи в портрете, набросанном раньше.
Владимир Семенович Пирумов, командир миноносца.
Забегая вперед, скажу, что потом по стечению обстоятельств во время репетиций «Океана» в Театре на Фонтанке Пирумов оказался в Ленинграде — учился там в академии. С великим удовольствием рекомендовал я этого офицера Г. Товстоногову в качестве военного консультанта, и фамилия капитана второго ранга В. Пирумова стояла на афише.
Эскадренный миноносец «Степенный», которым командовал Владимир Семенович Пирумов, когда я познакомился с ним, был лучшим кораблем соединения по боевой подготовке. Штурманская, артиллерийская и электромеханическая боевые части признаны были лучшими в соединении. А электромеханическая два года как прочно удерживала приз командующего флотом.
И сам главком, побывав на Балтике, записал в книге почетных посетителей корабля: «Желаю личному составу отличного эскадренного миноносца «Степенный» и впредь с достоинством нести это почетное звание, оставаться в рядах передовых кораблей Краснознаменного Балтийского флота...»
Всякий, кто знает, что такое морская служба на современном военном корабле, какой требует она отдачи, какого наистрожайшего исполнения каждым своих воинских обязанностей, поймет, чего стоила командиру и экипажу оценка, процитированная выше.
Можно добиться такой оценки муштрой? Наверно, можно.
Можно — «подвинчиванием гаек»?
Наверно, можно.
Нужно ли? Сомневаюсь.
И наверняка иным командирам кораблей, да прямо скажем, не только кораблей, покажется несколько странным эпиграф, которым предваряет В. С. Пирумов свои записки командира боевого военного корабля.
Не из книги адмирала Макарова эпиграф, хотя книга эта — настольная у Пирумова.
Не высеченные на памятнике флотоводцу в Кронштадте знаменитые макаровские слова, которые и сегодня звучат, к сожалению, столь же актуально: «Помни войну!»
И даже не цитата из трехтомника документов адмирала Ушакова, которые видел я в библиотеке Пирумова, у него на квартире...
И — не из воинских старинных или современных уставов.
Нечто совсем иное...
И неспроста — не было на корабле дисциплинарных нарушений, и неспроста не боялся командир, когда подписывались увольнительные матросам на берег.
Кстати, об этих увольнениях. Каждому, кто бывал на флоте, известны командиры, которые увольнение матросов на берег считают мерой поощрения.
Пирумов был убежден — ограничение увольнений только подрывает дисциплину. Как всякое отступление от уставного порядка.
В положенное время дежурный по кораблю докладывал командиру «Степенного»: «С берега возвратились все. Замечаний нет».
Припомнился снова Головко: в один из первых заграничных походов с визитом вежливости адмирала обступили в порту корреспонденты буржуазных газет, и среди вопросов, умных и глупых: «Возможны ли индивидуальные приглашения матросов в частные дома?» У адмирала, под чьим флагом ошвартовались в порту корабли, рекомендации были на этот счет несколько иные, но он, не моргнув глазом, ответил: «Да, возможны».
И матросов, сошедших на берег, что называется, «разобрали» — всех до единого.
Но перед увольнением на берег адмирал попросил политработников кораблей передать каждому матросу в отдельности, что адмирал «надеется на него». Как когда-то Нельсон при Трафальгаре, поднявший сигнал перед сражением: «Надеюсь на всех».
Не подвел никто адмирала Головко, ни единого ЧП не случилось; единственный матрос, которого недоставало, подкатил прямо на пирс на такси: у легковой машины потчевавшего его хозяина спустило колесо — и схватили такси...
Вовсе не склонен я рисовать здесь идиллические картинки — устав есть устав, регламентация — регламентация.
Но и в этих трудных условиях для каждого недавнего с гражданки истинная человечность — еще дороже...
Человечность вошла в пирумовское понимание воинского долга, жесткой воинской дисциплины, суровейшей и нелегкой матросской службы не общей формулой — необходимым условием службы. В отличие от некоторых своих коллег Пирумов понял это.
И «Степенный» завоевал знамя флота.
Руководило Пирумовым при этом желание выдвинуться? Да, и это.
Быть в чем-то отличным от других? Тоже.
Но нужен ли для всего этого талант? Да. И не только человеческий — воинский...
А недоброжелательность, зависть, дурная молва, ведь они часто сопутствуют талантам — в любой области. Вероятно, отсюда и разные толки вокруг личности Пирумова, услышанные мною.
Вероятно, отсюда и разновидность сальеризма в фигуре Куклина из «Океана», о которой писал Г. А. Товстоногов...
Да, я и позабыл написать, какой эпиграф поставил В. Пирумов над своими записками.
«Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью... уважать надо!»
Из монолога горьковского «На дне»...
В этом тоже — драматургия...
Станиславский, репетируя «Бронепоезд» Всеволода Иванова, не уставая, просил, умолял артистов Художественного театра: не подкладывать под психологию сибирских партизан и подпольщиков свою, мхатовскую интеллигентность — не адаптируется.
Вот и Лавров не хотел адаптироваться. Внял товстоноговскому совету: отказался от «осимпатичивания» — и выиграл.
Да, пожалуйста, не спорьте с драматургом. Не всегда, но иногда он свое знает...
Гейне говорил, что цитаты составляют главное украшение молодого литератора. Я уже немолод, но считаю хорошие цитаты не только достоянием молодых.
Ленинградский критик Р. Беньяш нарисовала выразительный портрет Кирилла Лаврова. Найдены в нем точные слова и для Лаврова — Платонова:
«Его уравновешенность производила впечатление сухости. Подтянутость граничила с педантизмом. Разумность, привычка к анализу, жесточайшая самодисциплина свидетельствовали о подчиненности логике. Но за внешней суровостью и прямизной оценок актер позволял угадать страстность мысли, взятую крепко в тиски свободу и остроту чувств, совсем неожиданную в Платонове самоотверженность и душевную тонкость. Платонов Лаврова был до странности молчалив. Но в его лаконичности и жестковатых репликах-формулах ощущалась не бедность, а конденсация духа, интенсивность работы мысли, видной залу во всех ее поворотах и тайных излучинах. Тут сухость и педантизм служили прикрытием одиночества. За службистской холодностью и старательностью таилась бесстрашная человечность. Характер мужественный и цельный. Платонов стал для Лаврова итогом ранних его работ, их высшим и законченным проявлением. Славные мальчики повзрослели, и актер в «Океане» как бы прощался с ними. От Платонова вверх идет лестница к характерам взрослых, двойственным, полным противоречий, никак не сводимым к единому знаменателю, а порой и загадочным».
Вероятно, читателю будет небезынтересно узнать, что, познакомившись ближе, Кирилл Лавров и Владимир Пирумов подружились. Однажды, приехав в Ленинград на премьеру своей пьесы, где действие тоже происходит в среде военных моряков, я был рад пригласить на спектакль вместе с народным артистом СССР Кириллом Лавровым начальника кафедры Военно-морской академии, автора ряда теоретических работ капитана первого ранга Владимира Семеновича Пирумова...
«СДАЮСЬ!»
Августовский номер «Искусства кино» за 1973 год. Фотография. На ней стол в кабинете главного
