Книга Прохождение тени - Ирина Николаевна Полянская

от нее ожидать не следует. Они прошли за нею гуськом по коридору, двое мужчин и одна женщина, с сумрачными лицами жертв, ведомых на заклание. Наверное, этим людям представлялось, что они пришли с благородной миссией, с предложением помощи и поддержки в трудную минуту. Но я видела перед собою каких-то старых, невзрачных людей со слежавшимися мыслями, с бесприютной душой, напрасно ищущей себе пристанища в науке, негодующих на жизнь оттого, что наука оставила их с носом, безнадежно блеклых... Их смущало отсутствие на лице мамы какого-либо отчетливого чувства, это сбивало их с толку, и они никак не могли начать. И когда мама сухо спросила: «Чем обязана?» — востроносый молодой человек, ответственный секретарь института, с гримасой, означающей, что он понимает тягостность возложенной на него миссии, но иначе поступить не может, извлек из кармана вчетверо сложенную газету и протянул маме.

Мама мельком взглянула на заголовок статьи — «Авантюрист на кафедре» — и тут же вернула ее.

— Вы уже прочли статью? — удивленный, спросил секретарь.

— Мне незачем ее читать, я знаю, что там может быть написано, — проговорила мама.

— С нашим институтом связались компетентные органы, — почтительным к органам тоном сказал секретарь, — и они сообщили...

— Я уже догадалась, что они связались с вами, и представляю, что они вам сообщили, — перебила его мама.

Секретарь развел руками, и в разговор вступила крупная пожилая преподавательница органической химии, которую отец называл гренадершей.

— Здесь сказано, что ваш муж во время войны активно сотрудничал с немцами...

— Не сомневаюсь, что там именно так и сказано, — с отвращением произнесла мама.

— Вы хотите сказать, что это неправда?

— Я совершенно ничего не хочу сказать, — нетерпеливо возразила мама. — Это вы что-то имеете сообщить мне... Что именно? Я уволена?

Мамин вопрос как будто поставил эту маленькую группу в затруднение. Третье действующее лицо, мамин начальник Андрей Андреевич, профессор, всегда относившийся к ней с симпатией, протестующе поднял руку:

— Нет, что вы! Напротив, мы очень просим вас остаться... Нам кажется, после того, что произошло, вы не должны следовать за вашим мужем...

— Об этом позвольте судить мне самой, Андрей Андреевич, — сухо заметила мама, и тут поднялся ответственный секретарь, бывший папин аспирант, видимо, раздраженный ее тоном.

— Мы очень, очень в нем разочарованы — как в человеке и ученом! — сказал он.

Тут у меня буквально руки зачесались их выгнать. Они, видите ли, разочарованы! Да соображают ли эти люди, что говорят! Отец был волшебными очками, через которые они видели себя большими и яркими, такими, как он, и вдруг эти очки слетели с их глупых носов, и они снова видят в зеркале все ту же свою вчерашнюю, приевшуюся физиономию и не знают, что с ней поделать. Пошли вон отсюда, дураки! Мой отец, обманщик и развратник, он выше вас всех на несколько голов, хотя бы потому, что он сам обманывает, а не обманывается, сам развратничает, а не сплетничает о чужом разврате!

И тут «гренадерша», полная негодования, сообщила новость, которую они, видимо, решили выложить в последний момент.

— Вы не все знаете. Мы считаем, что ваш муж явился виновником гибели той женщины... — с удовольствием произнесла она. — К нам дозвонились из милиции и сообщили, что она попала под поезд. Наверное, это не случайная смерть. Скорее всего, бедная женщина наложила на себя руки...

И тут они все получили вознаграждение за свой приход. Мама побелела лицом и сползла по стене на пол. Вокруг нее тут же началась беготня со стаканами воды, носовым платком и валерьянкой...

14

Оказавшись однажды в Москве, я случайно набрела на библиотеку для слепых. Это было удивительно. Еще полчаса назад, поднимаясь по эскалатору станции «Добрынинская», я вспоминала, как Коста рассказывал о своих поездках в Москву. Мать и сестра отводили его в библиотеку на целый день, а сами отправлялись по магазинам. Его там уже знали и даже, горделиво сообщил он, питали к нему слабость, особенно библиотекарь Зоя Федоровна, да и заведующая Тамара Алексеевна тоже, встречали как родного, чаем поили, а когда Тамаре Алексеевне случалось ездить в нотную библиотеку для слепых, Коста увязывался туда с нею. Судя по его рассказам, он вел себя в библиотеке так же, как любой зрячий заядлый книгочей: долго бродил между полок, насыщаясь прикосновением к корешкам книг, раскрывая их на любой странице, вытягивая нити уже знакомых сюжетов, перебираясь из одной страны в другую, из прозы в поэзию, наслаждаясь бродяжничеством пальцев, под которыми оживали слова. У него дома тоже были книги, которые мать выписывала через Общество слепых, но здесь их было — как прекрасных наложниц в гареме. Улыбка, должно быть, бродила по его лицу...

Я медленно шла в сторону Зацепы, продолжая все это вспоминать. Проходя мимо одного тусклого здания, я ощутила какой-то толчок и подняла голову. Прямо перед моими глазами в немытом окошке белела за стеклом картонка с надписью: «Библиотека для слепых. Вход со двора». Обрадовавшись, будто встретила на чужих улицах знакомого, я пошла туда, куда указывала стрелка.

За конторкой сидела худенькая миловидная женщина в очках.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Вы Зоя Федоровна?

— Нет, Зоя Федоровна отлучилась по делам, уехала на полчасика в нотную библиотеку.

— На Куусинена?

— Да.

— А вы Тамара Алексеевна?

— Совершенно верно.

— Привет вам от Коста из Цхинвали.

— От Костика? — улыбнулась она. — Спасибо. Давно не приезжал Костик. Вы тоже из Цхинвали?

— Нет, но мы учимся вместе.

Все свободное пространство вокруг нее было заставлено кассетами.

— Скажите, пожалуйста, а как выглядят у вас книги?

— Хотите посмотреть? Пожалуйста, можете пройти...

Я прошла в зал, заставленный полками с огромными, тяжелыми книгами. Это были фолианты желто-серого цвета с тиснеными синими буквами аршинными названиями, все почти одинаковой толщины — книги-близнецы, похожие друг на друга, как истории болезней. Разницу между ними могли почувствовать только пальцы. Я трогала их корешки, брала в руки, раскрывала, но с их страниц на меня смотрела какая-то арабская вязь, китайские иероглифы... Их внешний вид ничего не говорил мне; в обычной библиотеке, бывало, тронешь корешок книги пальцем, и он в ответ зазвенит, как клавиша, знакомым звуком, и с потревоженных страниц, как пузырьки воздуха, поднимаются знакомые имена. Здесь все молчало. «Овод», — прочитала я огромное слово на огромном томе и вспомнила свою