Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. Качинские татары, называющие себя Kaschlar (мн. чис. слова Kasch, Qasch), приняли и слили с собою, кроме вышеупомянутых аринов и разных остававшихся в этой стране киргизов, именем которых, на качинском языке, и теперь еще называется Тубинский улус. От этих киргизов происходят разные принадлежащие к Ужурской волости полурусские, которых г. Кёппен называет «оседлыми нерусскими». Другие же происходят, напротив, от качинских и кизильских татар.
Засим скажу несколько слов о самом себе. Провалявшись несколько дней, я теперь снова на ногах, но все еще страдаю желудочным расстройством, кашляю, чувствую головные боли и лихорадочные припадки. Вспомнив слова Жан Поля, что человек бывает настолько болен, насколько это ему самому хочется, я вскочил в диком отчаянии с постели, решив не быть больным. Следуя пословице similia similibus curantur[177], постараюсь излечить приобретенные моими поездками болезни, и особенно гнусные туберкулы, поездкой за 25 верст в Качинскую управу. Там я располагаю приняться за обыкновенные свои занятия, и прежде всего закойбальское наречие. Определив его отношение к самоедскому, начну поездки вверх по рекам Абакану, Енисею, Тубе, Алыму и другим и, не покидая филологических исследований, примусь осматривать чудские могилы и другие памятники древности, собирать предания и все возможные материалы, необходимые для того, чтоб добраться до древнейших обитателей Минусинского округа.
Поручения — снабдить музей Академии древностями из Минусинского уезда — к сожалению, я не могу исполнить, потому что всякая, хотя бы самая незначительная, вещь, найденная в земле, отбирается начальством и отсылается к губернатору. Так как все доселе открытые редкости давно уже отправились этим путем, то для приобретения новых и не остается ничего, кроме раскапывания курганов, а для этого мои средства слишком недостаточны, потому что на каждый большой курган, или так называемый «маяк», потребуется от 50 до 100 рублей ассигнациями. Положим, что я велел бы разрыть хоть только десять курганов, у меня не хватило бы затем и на могилу для собственной своей особы. В этом случае ко мне весьма можно применить латинские изречение: ultra posse nullus obligatur[178]. Несмотря на то, я решил, однако ж, употребить на курганы сто рублей серебром и потому осмеливаюсь спросить: будет ли угодно Академии возвратить мне эту сумму, взамен чего я предоставляю ей все черепа и все, что будет вырыто. Я предлагаю этот вопрос отнюдь не из корысти или жажды стяжания, но решительно вследствие крайнего истощения казны моей. Дороговизна в этом краю превосходит всякое вероятие. В Минусинске я заплатил за пуд пшеничной муки 25 рублей ассигнациями, за пуд сахару — 65 рублей, за фунт кофею — 3 руб. 50 коп., и т.д. А я, кроме самого себя, должен кормить еще казака, без которого путешествие по Восточной Сибири решительно невозможно. Ко всему этому и несчастная болезнь Бергстади обошлась мне недешево. В степях я надеюсь сделать некоторую экономию, но меня все-таки пугает мысль: чем-то придется существовать в Красноярске и Иркутске. Если Академия не согласится принять этой траты на себя, потому что собирание черепов не входило в состав возложенных на меня поручений, я буду смотреть на них как на мою собственность и постараюсь вознаградить убыток другим путем. Я получил уже из Гельсингфорса поручение выслать черепов в тамошний анатомический кабинет, не считаю, однако ж, себя вправе выполнить это поручение без разрешения Академии.
IX
Асессору Раббе. Минусинск, 22 апреля (4 мая) 1847 г.
Я нахожусь теперь в стране, где каждый встречный — и христианин, и язычник — спрашивает меня: «Ну, как вам нравится наша Италия?». Обращаюсь к тебе, изъездившему весь свет, скажи мне, сделай милость, окружали ли тебя в Италии нагие степи и песчаные пустыни, бывает ли и там в конце апреля снег, вьюга и такая стужа, что поневоле прибегаешь к шубе и теплым сапогам и все-таки простужаешься, сваливаешься в постель и подвергаешься опасности обратиться в труп? Так началось для меня пребывание в этой пресловутой Италии после того, как так счастливо отделался от всех опасностей, грозивших мне в пустынях Самоедии.
Но так как я теперь опять на ногах и притом горожанин, то и распорядился, чтобы сапоги мои чистили каждый день, и принимаю аристократию города. Сам же редко выхожу со двора, и то только к почетнейшим. Особенно в хороших отношениях нахожусь я с моим хозяином — весьма рьяным христианином из Перми. Мы в тайне составили с ним план на погибель так называемых скопцов. Мой хозяин того мнения, что эту секту можно вполне искоренить устроением монастыря в Минусинске, и я поддерживаю это мнение, потому что в монастыре ученый путешественник всегда может отдохнуть и оправиться от дорожных неприятностей лучше, чем где-нибудь.
Совсем другого рода толки происходят у меня ежедневно с язычником-тюрком, или так обыкновенно называемым татарином. Многие поэты были несчастны в любви, и сей татарин, горько жалуясь на то, что его дражайшая убежала от него, упрашивает меня, чтобы я, как царский уполномоченный, силой возвратил неверную в его объятия. И я обещаю ему, потому что иначе он не хочет петь. Конечно, я еще не понимаю ни одного слова в тюркско-татарских песнях, но уже и в самих звуках языка, и в мелодии слышится задушевная мягкость, глубоко проникающая в сердце.
Здоровье мое во все это время плоше, чем когда. Кроме других недугов, в эту весну и грудь беспокоила меня более прежнего. Несмотря на то, я располагаю поездить это лето по татарским степям и, может быть, переберусь через Саянские горы в китайские владения, чтобы познакомиться с сойотами. В Китай я ни в коем случае не отправлюсь до начала июля и надеюсь до тех пор еще дать о себе весточку. До свидания.
Твой тюркский брат.
Путевой отчет
Агульск, 1 (13) декабря 1847г.
Город Минусинск расположен по рукаву Енисея, принимающему в себя маленькую речку Минуса[179]. на песчаной степной долине, со всех сторон окруженной
