Книга Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

на табуретку, во всём теле должна бы была быть праздничная блажь, но сейчас было в нём и нечто инородное. Когда Пелагея поставила перед ним сковороду с жареными яйцами, он понял, что это такое… Как был в трусах, майке и тапочках — так и выскочил в огородик. Домой вернулся с чёрными кругами под глазами, зеленоватым с лица и очень печальным. Полдня его отпаивали бабушки горячим чаем с какими-то травами, от которых он, наконец, сладко заснул и поэтому не слышал, как охали бабули, восхищаясь Настенькиными бусами.

Глава 10. Подарок

Первым делом Настя зашла к Леону Сергеевичу, как и передал вчера ей Ребрышкин.

— Здравствуйте, Леон Сергеевич. Мне Дима передал…

— О, Настюша! Проходи, дружочек. Да, я вчера забыл тебя поздравить с таким красивым платьем. Оно тебе так идёт, что даже наша городская гостья это отметила. Ты вчера самая красивая была.

— Правда? — глаза Насти заискрились от радости и смущения. — Это Эля меня балует, сестра Ларика. Она мне помогла перешить из её малОго.

— Да?! Замечательно! Обожаю, когда женщины умеют красиво одеваться своими силами.

— А зачем Вы меня звали, Дима мне вчера сказал?

— Я? А-а! Да… — Леон внезапно смутился, вчера это казалось таким простым и естественным, а сегодня то же самое показалось таким вымороченным, натянутым, … но отступать было бы совсем уж противно. — Настюша, я тут нашел одну вещицу у себя. Она давно была куплена, я и забыл про неё. Не откажись принять в подарок к Новому Году. Раньше детям подарки дарили… — Леон явно путался в словах и эмоциях. Всё получалось глупым. Настины глаза смотрели на него, не мигая.

— Я тебе, как дочери, короче, дарю тебе это вместо твоего отца, — Леон протянул ей узенькую синюю картонную коробочку и открыл её, подавая. На голубом бархате лежали сверкающие гранатовые бусы. Камни уменьшались от центра к застежке.

Камни блестели гранями, как тёмные капли крови. Настя взяла коробочку в руки, взглянув прямо в глаза Леону, а ему показалось, что прямо в душу его она посмотрела, — столько вопросов было в них и сомнения. Он спокойно выдержал её взгляд, и даже улыбнулся, поймав себя на лжи. Но иначе с ней нельзя было. Она, как настороженный зверёк, притронулась пальцем к холодному камешку.

— Это гранаты, Настюша, — сказал он, садясь за стол, давая понять, что больше он к этому отношения не имеет. — Носи на здоровье, они к твоему платью очень подойдут, забыл вчера отдать, — буднично сказал он. Сейчас он очень всё правильно делал.

Она улыбнулась. Поверила.

— Но это очень дорогой подарок, Леон Сергеевич. Папа когда-то маме похожие дарил, мы вместе покупали. Папа ещё говорил, что красный считался раньше цветом любви и искал именно красные.

— Да? А я этого даже и не знал. Но точно знаю, что мужчинам их носить не рекомендуется, — он рассмеялся. — Мне их девать некуда, а стоили они тогда какие-то копейки, мне кажется. Да дело не в этом. Они тебе в самый раз, я думаю, будут, ты посмотри, там на этикетке какой год-то стоит?

— Тысяча девятьсот пятьдесят седьмо-о-ой? — удивленно протянула Настя.

— Я же говорю тебе, фиг знает, когда купил. Честно. Сразу не сумел подарить, а потом совсем забыл, а недавно случайно нашёл и не знал, куда их пристроить. Тебе нравятся?

— Очень. Просто очень нравятся. Они будут папу напоминать… Ой! Вам не обидно будет?

— Да ты что, Настюша?! Я рад. Правда, рад. Видишь, как у нас с ним вкусы совпали? Носи, девочка, на радость. А мне сейчас поработать нужно. Давай, беги, там на утренник начали собираться, я слышу.

— Леон Сергеевич, — Настя не знала, как правильно сформулировать всё, что сейчас владело её чувствами, — я Вам так за всё благодарна… правда… Вы мне всегда папу напоминали, честное слово. С Вами так спокойно и просто. Я Вас очень люблю, почти как папу. Спасибо Вам. Они мне очень нравятся. Очень. Я пойду?…

— Иди, иди, Настя, мне поработать надо часика два. Позвонить тут кое-кому. Удачи на спектакле. На днях зайду бабушек поздравить с Новым Годом.

— Только вы раньше Рождества не приходите, у них строгий пост. Вот в Рождество и приходите, шестого вечером это будет, они Вам всегда рады. Я побежала, спасибо! Ой! А можно я их сразу надену? А как они тут застегиваются? — зажав футлярчик подмышкой, Настя накинула бусы на шею, они оказались ей почти под горло, она никак не могла попасть застежкой туда, куда надо.

— Давай, я тебе помогу, — выйдя из-за стола, Леон взял бусы и аккуратно повесил их ей на шейку, откинул с шеи пушившиеся сзади волосы и застегнул, с трудом попадая колечком застежки в замок.

— Ой, спасибо! Они так блестят! — Настя глянула в настенное зеркало около шкафа и обернувшись, счастливо засмеялась и выскочила в коридор. Когда Воротов закрывал за ней дверь на ключ, руки у него заметно дрожали: «Чистейшей прелести чистейший образец», — стучало в голове неумолкающим гулом и дрожью. — Ну и влип же ты, приятель, скажу я тебе по секрету, — прошептал он, тихо опускаясь на стул. — По самые спелые помидоры … Хотя, почему влип-то? Просто вкус остался тот же и она-то — тоже та же. Господи, за что же это мне. Это даже не искушение, — давно уже искусился и насмерть. Это сумасшествие какое-то, Стаси, забери меня быстрее, а?

Все новогодние каникулы Настя целыми днями занималась в школе. По мере сил школа устраивала экскурсии в город, в шефскую воинскую часть, лыжный поход с зимним костром в лесу и горячим чаем. Из последнего похода Настя вернулась с отмороженным пальцем.

— Да как тебя угораздило? Ты же в лыжных ботинках была? Ну носок один бы ещё надела! — Ларик ворчливо, и уже совершенно бесполезно, сердился и ругался.

— Да у меня и так двое шерстяных носков было. Вторые я девчонке одной отдала, у неё совсем дело плохо было, только тонкие носки.

— Ну и дура! Надо было её домой развернуть и на этом дело кончить.

— Ларик, я уже там обнаружила, что у неё ноги совсем замерзли, она их в костёр стала совать. Что я могла сделать?! Конечно, в следующий раз проверять буду здесь ещё.

— Отстань от неё, всё правильно она сделала. Она отвечала за ребёнка и сделала, что могла. А если бы та ноги отморозила? С кого бы спросили?

— И сколько той дуре лет?

— Сколько, сколько… Как и мне. Шестнадцать.

— Ну вот, что и требовалось доказать.

— Да что