Книга Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

дороги к своей славе, обуянный честолюбием, ослеплённый своей целью добиться успеха во что бы то ни стало, такое хрупкое и неповторимое чудо — чувство этой девочки, до которой ему, похоже, нет никакого дела. А он, Воротов Леонард Сергеевич, взрослый, уже столько понимающий в этой жизни, хитрый, циничный и даже местами умный мужик, ничего не может сделать для неё. И ничего не может с собой поделать, и, уж тем более, забыть о ней не может.

— Садись, Ларик. Чай будешь?

— Нет, — Ларик насторожился, по голосу друга поняв, что не слишком рад ему Леон. — Мы там с мужиками пили уже. Чай.

— Да сегодня можно и не только чай. В общем, поздравляю тебя. Удовл.

— Что удовл? — не понял Ларик.

— Это значит, что всё удовлетворительно. Очень ей ваши бабочки не понравились. Чирикают и порхают слишком, говорит.

— Ну-у-у… это уж…. А, по-моему, ничего. Чо мы ещё-то могли? Ладно, хоть брюки были у всех черные, тоже не у каждого есть. Доставали.

— Да я заметил, во втором ряду у одного пояс на три раза подвернут.

— Ага. У Ванятки. Попались длинные слишком, пришлось подвернуть. А про пение-то она что сказала? Понравилось ей?

— А она ни х*я в этом не понимает. Так, изображает из себя крутого знатока, а сама нот не знает и «до» от «ля» не отличит. Это я тебе абсолютно точно скажу. И также точно скажу, что поёте вы ох*ительно, просто ох*ительно! Готовьтесь к примеркам, трусы новые купите и носки — для примерок. Будут вам костюмы. Два варианта. Классические и казацкие, как договорились. Но пока ребят сильно не радуй. Я не люблю раньше времени «попал» говорить и радоваться сразу. Давай, встанем в позицию сначала и точно нацелимся, — Ворот даже не замечал, что по обыкновению грубо стебется в мужском разговоре. Мысли его плавали в другом, нежном и душистом облаке, пахнувшем духами «Визави», как называли их те, кто не понимал простодушно выспренного французского «Vis-à-vis».

Домой Ларик, как ему казалось, почти бежал, окрылённый своей первой удачей. На самом деле он неторопливо шел, пошатываясь. В голове шумело от выпитой «на обмыв» водки на голодный желудок и ещё добавленного потом шампанского, которое неизвестно где достала Ираида Ивановна специально для этого случая. Всей толпой проводили её домой, на прощанье, несмотря на её протестующие вопли, спели акапельно: «Бывайте здоровы, живите богато….»

— Вы же простудитесь, мальчики! Вы должны теперь беречь свои голоса, они теперь не только ваши, это теперь уже народное достояние! — истерически причитала Ираида в течение всей песни. А ей в ответ мужики громоподобно ржали, — то-то в их холоднющих мастерских они голоса свои сберегут.

— Надо петь, пока поётся! Да и х*ли его беречь? Здесь голосом не пропитаешься, брат! Это только Отс, Трофимов и Гуляев может, да Магомаев ещё какой-то появился тут с «Бухенвальдским набатом». Так то — таланты. Не нам чета, — радостно смеялся Роман Лавров.

На улицах гуляла молодёжь в преддверии завтрашнего праздника. Шатаясь, Ларик брёл к дому, неторопливо перебирая благостными мыслями. Ему было офигенно хорошо.

— Завтра уже Новый Год. Выходной. Элька с Николаем приедут. У бабушек, как всегда, пост. Правда, их постные пироги не хуже мяса, запеченного в духовке. Ну, для нас с Николаем и мальчишками обязательно мясцо сделают. Отец опять не приедет, а мама без него не поедет. Смешно! В моём возрасте у них было уже двое детей. С ума сойти! Ничерта не боялись, — Ларику стало жарко, он расстегнулся и ослабил черную «удавку» на шее. — У Настьки с Воротом разница в двадцать с хвостиком, в отцы годится. И чего он к ней имеет, она же сикилявка совсем ещё? Неужели любит? Старый же он уже нахрен? Неужто и в таком возрасте влюбляются? — Ларик медленно шел к дому по Мостовой улице. После проводов Ираиды они с мужиками, не в силах сразу разойтись, ещё раз прогулялись до ставшего теперь родным клуба и ещё добавили по чуть-чуть, теперь уже «на посошок». Ларику, как главному виновнику, добавляли много раз. — Но глаза-то не могут врать. Глаза… — Ларик отчетливо видел его глаза, когда раскланивался после очередной песни и взглядывал на Леона с его городской «чернобуркой», пытаясь понять, что на уме у этой мымры. А Ворот смотрел на Настю, и на глазах у него были слёзы… точно… были, — хмель немного дурманил и туманил голову, но лицо Ворота Ларик помнил отчётливо.

Потом Ворот прикрыл глаза рукой, а когда рука медленно сползла с лица, оно вновь было обычным, немного вялым. Больше в сторону Насти Ворот не смотрел.

— Что такого в ней? — этот вопрос раздражал Ларику мозг. Он не понимал. Потом решил что-то для себя. — Да не!.. Ху*та это всё стареющего долбо*ба, только и всего!

Домашняя суета и радостная встреча отвлекли его от этих нетрезвых и нечётких мыслей. Всю ночь Ларику снились хлопающие двери и бурные аплодисменты с запахом рыбы. Утром он обнаружил в кармане пиджака, висевшего возле кровати, засунутую кем-то из мужиков — он смутно что-то припоминал — несколько рыбок копчёной мойвы в белой столовской салфетке, насквозь пропитавшейся маслом и хлопающую от сквозняка форточку, которую неизвестно, кто открыл. Но, кроме него, это было сделать некому, разумеется. И что теперь делать с пиджаком, насквозь провонявшим мойвой, тоже было непонятно.

В кухне раздавались приглушенные голоса. Настя собиралась на работу, бабули провожали её, наказывая на обратной дороге хлеба ржаного купить, который так любит Ларик. Он посмотрел на часы, зацепленные пружинным, в черной пластиковой оболочке, браслетом на облучок кровати.

— Удобный, зараза, но запястья, бл*дь, от него потеют, как яйца в шубе. Ого…Одиннадцать. А чо не будят? О, черт, да сегодня же тридцать первое, у меня же законный выходной. А Настёна куда направилась?

Ощущение праздника в мыслях Ларика ещё было, а полная самоидентификация организма как-то не наступала, к организму уже примешивалось нечто печальное.

Ковш холодной воды, выпитый им при молчаливом присутствии бабушек, принес некоторое облегчение.

— Ну, как ты, Финист-ясный сокол? — иронично спросила его Марфа. «ясный сокол» — это значило, что его немного просто журили, не ругали.

— Пить ещё хочу. Рассолу бы.

— Не рассолу, а плётку бы тебе хорошую, — проворчала Пелагея, подавая ему стакан с мутным рассолом из-под огурчиков. — Всех собак раздразнили вчера своими песнями тут. Во всём околотке лай стоял.

— Просто они понимают, что мы хорошо поём. Куда Настасья-то упорола? Каникулы же?

— Вот именно, что каникулы. Сегодня утренник там какой-то.

— А, понял… у первачков. Точно, — Ларик сел расслабленно