Книга Одиночество и свобода - Георгий Викторович Адамович

на целый миллион. Так что я вовсе не горю энтузиазмом к ее писанию, и вообще настроен, как царь Соломон: все – суета сует»[19].

Яновский продолжал настаивать на своем, и 7 марта 1953 года Адамович еще раз пишет ему о том же: «Насчет Вредена, ничего я не “проворонил”, согласно Вашему элегантному выражению, а просто мне не о чем с ним было говорить и не за чем к нему в Лондон ехать. Хочет – издаст, не хочет – не надо. Терентьева мне писала, что “да”, значит, я жду и надеюсь, а подлизываться к начальству не намерен. Все это я изложил в письме к Алданову, который должен Вредена видеть в Париже»[20].

Еще через несколько месяцев, 10 октября 1953 года, Адамович писал В. С. Яновскому: «Что Вреден колеблется для книги между мной и Слонимом[21] – ну, пусть колеблется! Скажу Вам честно, до денег я жаден, но писать книгу о здешней литературе надо бы только купив предварительно домик на необитаемом острове. Вы же первый возопите, если я напишу, что хотя Вы и гений, но Шекспир и Гомер тоже были гениями. А другие! А скажем, Даманская – et ainsi de suite![22] Ну, что я со всей этой братией буду делать! А Ставров[23], а тот же Оцуп! В газете позориться не столь позорно, п<отому> что газета живет один день. Книга остается. Конечно, Слониму лучше книгу на эту тему не поручать. Он напишет, что Пузанов из Воронежа[24] лучше Бунина, п<отому> что он именно из Воронежа. Но я бы предпочел писать о Гегеле или о Леонардо да Винчи, нежели о наших всех друзьях»[25].

14 октября 1953 года М. А. Алданов писал Адамовичу: «Совершенно конфиденциально скажу Вам, что Александрова и Терентьева обе заговорили со мной о Ваших “конкуррентах”, Слониме и Струве, и заговорили по своей инициативе <…> И обе чрезвычайно Вас хвалили: и те страницы, которые Вы им прислали, и другие Ваши работы. И обе, особенно первая и особенно о первом (об его, Слонима, писаньях), высказались очень отрицательно… Еще более обрадовало меня то, что и Вреден вчера, хотя и более сдержанно, сказал мне и опять по своей инициативе: “Нам предлагал книгу об эмигрантской литературе и Слоним, но какой же он конкуррент Адамовичу”»[26].

Спустя четыре месяца на вопрос Червинской, не попробовать ли ей издать сборник стихов в издательстве имени Чехова, Адамович меланхолично сообщил ей в письме от 15 февраля 1954 года: «Сведения Бахраха не совсем точны. Едва ли Изд<ательст>во берет стихи, разве в редчайших случаях. Сейчас они вообще жмутся, et il ne foudrait pas se faire trop d’illusions[27] насчет них, если есть хотя бы малейшая возможность издать сборник иначе. У меня с ними переговоры о сборнике статей (эмигр<антская> литература) длятся больше года, и все еще ничего верного нет»[28].

Вопрос, кому заказывать книгу, обсуждался в издательстве и еще через полгода. 3 октября 1954 года Адамович писал Алданову: «Отчасти смутило меня то, что сказал мне Терапиано: Он получил письмо от Глеба Струве, который сообщает ему, что Чех<овское> изд<ательст>-во хотело поручить писание “Истории эмигр<антской> литературы” кому либо из парижан. Было будто бы два кандидата. Но т. к. возникло опасение, что парижане будут восхвалять и превозносить все парижское, то книга поручена ему, Глебу Струве»[29].

В результате было принято весьма разумное решение напечатать обе книги, и исторический обзор эмигрантской литературы Глеба Струве, и сборник статей Адамовича. Обе они вышли уже под занавес деятельности издательства имени Чехова, одна в 1955, другая в 1956 году. В том же 1956 году издательство перестало существовать.

Давно повзрослевшие писатели младшего поколения были крайне огорчены, узнав, что Адамович не намерен писать о них в книге. Но предъявлять гамбургский счет своим старым приятелям, а потом выяснять с ними отношения Адамовичу совсем не улыбалось, он предпочел отговориться обещаниями второго тома, в который, якобы, должны войти статьи о тех, кого не было в «Одиночестве и свободе» (заодно это объясняло и намеренное отсутствие иерархии, и слишком бросающееся в глаза отсутствие Ходасевича, Цветаевой и Георгия Иванова, статьи о которых он по разным причинам не хотел включать в книгу). Из писателей младшего поколения в книге были упомянуты лишь трое, те, кого уже не было в живых, – Поплавский, Штейгер и Фельзен.

Свое решение Адамович объяснял В. С. Яновскому в полушутливом письме от 23 ноября 1954 года: «Получил Ваше дерзкое и нахальное письмецо сегодня утром, и по горячим следам отвечаю немедленно, ибо боюсь “отойти” и поддаться своей всепрощающей кротости.

Во-первых, откуда Вы, молодой человек, знаете, что если бы я о Вас в книге написал, то написал бы хорошо? М. б., было бы там такое, что ничего кроме ужаса и возмущения у Вас не вызвало бы?

Во-вторых… но этого в двух словах не скажешь! Я ни о ком, кроме стариков и классиков, в книге не пишу, исключение – Сирин, да и то, потому, что написал о нем давно, еще не зная плана книги. Ну, я написал бы о Вас, – и написал бы хорошо! Но ведь есть еще много имен – Ваших сверстников и коллег – о которых писать мне трудно. Что бы это было, какие вопли бы поднялись! Я вообще пишу “взгляд и нечто”, без системы, и пропускаю даже кое-кого из стариков, именно чтобы пропуски не были истолкованы пренебрежительно. Но буду непременно писать второй том – и там будут все “подстарки”, как выражалась Гиппиус, и Вы, их краса и украшение. Мне правда очень жаль, очень обидно, что выходит так. Иначе не могу: Варшавский, думаю, это понял, поймите и Вы! Да и какое значение имеет книга? Во-первых, выйдет ли она? Затем, – кто ее станет читать? 50 человек, au grand maximum![30] Дабы искупить вину, обещаюсь и клянусь написать о Вас в газете, как только Вы для сего представите повод, а газету читают тысячи <…> Не сердитесь»[31].

В сентябре 1955 года книга появилась на прилавках магазинов и вызвала, как и ожидалось, самые разные отклики, причем не только в печати. Старшее поколение в целом осталось ею довольно. Адамович, которого эти отклики, что бы он там ни говорил, все же волновали, писал Алданову 12 октября 1955 года: «Очень был рад узнать, что моя книга не только не “раздражила” Зайцева (как уверяла Вера Ник<олаевна>),