Книга Суровое испытание - Кон Джиён

«Холдо». Это не с английского, а сокращение от корейского «холло тобуро» — что-то типа самостоятельность и поддержка». Это была идея пастора Чхве, который сказал, что у него всего лишь два пожелания к ребятам. Мама Ёнду ужасно рада, ведь из-за болезни и смерти мужа ей было страшно трудно оставаться на плаву, зато сейчас помимо дочки она заботится о слабых, беззащитных детях и заодно на жизнь зарабатывает. А мальчишки! Помнишь того переводчика? Он взял их под свое шефство. Меценаты помогли с жильем. И теперь у них свое «Холдо» — для парней. Именно жилье было самой большой головной болью, но после тех событий многие люди в Муджине откликнулись и стали оказывать помощь. На поверку в мире предостаточно хороших людей. Сейчас там, включая Минсу, проживают семеро мальчишек.

Состояние Юри значительно улучшилось. Ей также оказывают и психологическую помощь. И не одна Юри пошла на поправку. Минсу… Только не упади со стула! За полгода он вырос на пятнадцать сантиметров! И все благодаря вкусным ужинам. А еще я не перестаю удивляться, как дети окрепли внутренне. Эти ребята научились ценить себя и узнали, как дать отпор насилию. Однажды за обедом я спросила у них: «Какая самая большая перемена случилась с вами после всего произошедшего?» На что Минсу ответил так:

— Мы поняли, что мы личности и достойны уважения, как и другие люди.

Я чуть не расплакалась. И задумалась: раз в головах этих детей рождаются столь зрелые мысли, может, мы вовсе не проиграли в этой борьбе?

Сегодня вечером, когда я пишу это письмо, на Муджин вновь опустился туман. Этот чертов туман, когда тускнеет свет, а люди поспешно закрывают двери и опускают шторы… Кто знает, что происходит под молочно-белым покровом, который прячет людей друг от друга. Только звуку подвластно преодолеть туман. Пастор Чхве все время просит ребят молиться за тех, кто не может слышать, даже имея уши. Наши уши тоже ждут от тебя новостей. Я надеюсь, ты не маешься угрызениями совести? Пусть ты был с нами недолго, но мы помним, какую самоотверженность и любовь ты проявил. Даже если ты позабыл о нас, мы всегда будем помнить тебя и скучать. Будь здоров! А еще я от всей души желаю тебе счастья!

119

Кан Инхо подошел к окну. Затерявшийся в окружении высоток парк заполонили служащие, что высыпали из зданий на обеденный перерыв. Солнце слепило глаза, и листва на деревьях важно впитывала его яркие лучи, отраженные в мощных струях фонтана. Стоял погожий, сияющий май, символ поразительной, неутолимой жажды жизни даже здесь, в огромном мегаполисе. Внизу сновали люди: кто-то искал солнца, а кто-то — прохлады. Люди… В одиночестве маясь от тоски, мы стремимся к себе подобным, но и в толпе мы не спасемся от одиночества. Неспособные жить ни наедине с собой, ни в окружении других, обреченные болтаться между небом и землей…

Из — за жары многие поснимали пиджаки, и белизна рубашек резко выделялась на фоне зеленой лужайки. «Я надеюсь, ты не маешься угрызениями совести?» — звучали в ушах слова Со Юджин. «Наши уши тоже ждут от тебя новостей». Кан Инхо стоял, уставившись в окно, пока не зарябило в глазах — белые рубашки на лужайке расплылись мутным пятном.

Словно туман.

Послесловие

Странное дело… чем больше узнаешь о жизни, тем меньше приязни вызывает человек. А еще удивительнее то, что одновременно с разочарованием в моей душе растет благоговейный трепет по отношению к людям.

Впервые идея этого романа возникла благодаря одной строчке в газетной статье. Это была коротенькая заметка молодого журналиста-практиканта, в которой он описывал обстановку в зале суда последнего дня открытых слушаний, где огласили окончательный приговор. Заключительная фраза звучала, по-моему, так: «В момент, когда сурдопереводчик на языке жестов объявил, как легко отделались эти люди, освобождаемые по отсрочке приведения приговора в действие, зал суда наполнился не поддающимся описанию нечленораздельным ревом, издаваемым глухонемыми». Когда я читала эти строки, казалось, до меня доносятся их крики, хотя до этого ни разу в жизни мне не доводилось слышать подобное. Сердце засаднило, словно пронзенное шипом. Больше я не могла заниматься книгой, подготовка к которой велась на тот момент. Одна та строчка завладела годом и даже более моей жизни.

Только после того, как я поняла, что отстаивание правды означает нечто большее, чем борьба с несправедливостью, я смогла почувствовать малую толику умиротворения в душе. Именно поэтому, когда я писала роман, я могла молиться только за пострадавших в этой истории, но и за обидчиков. Когда я вспоминаю устремленные на меня взгляды глухонемых ребят, что доверились мне и с самой первой встречи рассказали все о себе без утайки, даже сейчас наворачиваются слезы на глаза. А когда думаю о тех, кто жертвовал собой ради этих детей, мне становится стыдно за мысли о бессмысленности существования, которые порой меня посещают. У меня до сих пор замирает сердце от осознания, что я могла бы прожить всю жизнь, так и не узнав, как много ангелов в этом мире. Когда я работала над книгой, то часто болела, что совсем не похоже на меня: во время и первой, и второй корректуры, и когда я писала заключительные строки, меня лихорадило и валило с ног — по нескольку дней я просто не могла подняться с постели. И вместе с тем я была счастлива, что пишу этот роман. Я переживала такие же муки и такое же возбуждение, как в те дни, когда осознала и приняла тот факт, что я писатель до мозга костей, невзирая ни на что.

Реальность всегда превосходит наше воображение, не важно, касается это чего-то гнусного и отвратительного или же сакрально-возвышенного. Несмотря на весь мой двадцатилетний писательский опыт, в какой-то миг я оказалась абсолютно беспомощна и в состоянии полного бессилия занялась разбором книжного шкафа. В старом блокноте я обнаружила собственноручную запись — цитату Поля Элюара. Старательно выведенные строчки выдавали, как мне пришлось попотеть в пору моих первых проб пера, когда я думала, что ничего из себя не представляю.

«Нет ничего омерзительнее, чем цветистый язык или же нагромождение слов, напоминающее богато украшенное жемчужное ожерелье. В настоящих стихах нет притворства и нет ложного спасения. Нет в них и радужных слез. Настоящие стихи знают, что в этом мире есть и песчаные пустыни, и болотистые топи. Им ведомо, что наряду с блестящим, натертым воском деревянным полом существуют спутанные волосы и загрубелые мозолистые руки. Они знают, что есть наглые жертвы и несчастные герои, а еще — прекрасные дураки. Им известно, что даже собаки бывают разных пород и что в мире есть место и половой тряпке, а цветы могут распускаться и на лугу, и на могильных холмах. Стихи — это сама жизнь».

Естественно, что для постижения всей этой реальности, выходящей за грани моего понимания, потребовалась помощь огромного количества людей. Это журналисты Ан Гванок, Чон Дэха и начинающий журналист-стажер Ли Дживон из Кванджу; учитель Ким Тхэсон из Пхохана и проповедники Но Джихён и Ли Ёнбо из Кванджу, до сих пор ведущие борьбу за своих учеников, пострадавших от сексуального насилия. Также хочу выразить безмерную благодарность переводчику Ким Чханхо и жене пастора Ким Сунён, что с малышом за спиной готовила еду для ребят во время церковного богослужения в цоколе здания, наполненного безмолвными песнопениями. Если бы я сказала, что увидела в них ангелов без крыльев, они бы просто рассмеялись в ответ. Даже не знаю, какими словами передать благодарность учителю Чон Ынсопу, Чанми, Ынхе, Джихе, Юнхи, Мёнгыну, Мунхёну, а также пастору Ким Ёнмогу и председателю Юн Миндже. Напоследок хочу поблагодарить всех читателей, что более полугода всем сердцем болели за героев этого романа, публикуемого на сайте Daum.