Книга Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

Задание, дело, совместное с одесским «сослуживцем», заключалось в практическом обустройстве некоей территории, каковой предполагалось придать черты военизированной автономии. Из записей было видно, какие имена считал самыми разумными для этой территории Гологордовский: Княжество Измаильское («ство Из»!), Царство Параталассия (atalas!) То есть получалось, что это земли южной части «Бессарабской области», Буджака. По мысли Гологордовского они должны были стать чем-то вроде пиратского Алжира, вассального Османской империи во времена ее расцвета. Только не берберийский, то бишь варварский берег, а христианское междуречье Дуная и Днестра. Править каковым должен был не алжирский бей, а христианнейший наместник, он же великий князь (как раз недавно Россия приросла Княжеством Финляндским), он же вице-король (ice-Roi!), как в Царстве Польском. В осуществлении оного мероприятия видную роль должны были сыграть «соратники», «грек», «каперы», «казаки». Ну а для развития и поощрения инициативы и извлечения доходов Гологордовский планировал основать некое подобие Ост-Индской компании, которая благодаря своим успешным действиям в Индии и на Цейлоне сейчас у всех на устах. Сие должно было называться — Ост-Дунайская компания.

Такое название — неслучайно! Смелая мысль Гологордовского делала несколько неожиданный извив, похожий на речной. Громить турок силами Княжества Измаильского и Ост-Дунайской компании предполагалось как на море, так и на Дунае. И так освобождать оба христианских берега оной реки от владычества османов. Аж до столицы Австрии Вены, каковая стоит на той же реке. Исходя из этого, Гологордовский делал вывод, что Австрия непременно должна войти в проект Княжества Измаильского (Царства Параталассия) и Ост-Дунайской компании. Свободная торговля по Дунаю, не отягощенная частыми войнами и конфликтами, по его мнению, сулила большие доходы.

Ну и кому же это всё возглавить, ежели не родовитому шляхтичу Гологордовскому? Поляки же, коих предостаточно в обеих империях, Всероссийской и Австрийской, в данном государственном образовании должны были составить опорную рыцарскую структуру, говоря современным языком — офицерскую. В связи с чем автор надеялся и на помощь неких магнатов (среди прочих, Пон «ятинскі»е).

Рассмотрев и систематизировав бумаги, Натан застыл в раздумьях. Теперь он уж точно готов был согласиться с теми определениями, что давали текстам Гологордовского, его проектам Понятинский и Фогель — полоумность, «тронутость». При беглом ознакомлении или при чтении тем, кто мало разбирается в сути дела, это могло казаться чем-то приемлемым, реализуемым. Но в действительности сие были именно и только прожекты, в самом дурном смысле слова.

Такой вывод очень усложнял всю картину происходившего, принуждая ставить под сомнение всё, что писал, делал или говорил Ежи Гологордовский. А точно ли был тот «сослуживец» из «союзной армии», или Гологордовский его нафантазировал? Или, может быть, не всего целиком нафантазировал, а частично — смешивая бывшее с нереальным? Но если и был некий сослуживец, то давал ли он какое-то задание другу или, кто знает, всего лишь сказал нечто, принятое Гологордовским за задание?..

Да, несмотря на то что Натан старательно систематизировал, приводя в какую-то стройность, имеющийся материал, полное его прочтение привело его в странное состояние. Отчасти похожее на опьянение — когда трудно понять, что реально, а что видимость.

И еще Горлис подумал о том, кто является источником подобного опьянения. Всё то же «корсиканское чудовище», Наполеон, своим примером показавший, что ничего невозможного нет, что едва ли не любой человек, пришедший из небытия, может достичь всего, что захочет и если сильно захочет. А в рассматриваемом случае это наложилось на большие земли, которые хищная молодая — еще и ста лет нету — Российская империя отгрызает у старой и ослабевшей Османской.

А на новых землях можно было фантазировать, делать, что захочется, переселять прежние неблагонадежные народы, взамен приглашать и расселять другие; затевать генерал-губернаторства, княжества и вице-королевства. И те, у кого удачи и таланта, чтобы стать императором, не хватало, мечтали по крайности о вице-королевстве. Последнее определение показалось чрезмерно злым, саркастичным. Кто он, Натан Горлис, такой, чтобы судить Ежи Гологордовского? И чем его «делать вермишель» отличается от «делать Княжество Измаильское»? Разве что большей реалистичностью и приземленностью. Впрочем, в любом случае он и сего не реализовал, избрав странную роль еженедельного писателя по вызову для трех господ. Да еще — неофициального дознавателя по «особому вызову» для одного из господ. Впрочем, нет, учитывая заказ Понятинского, то уже для двух…

Что ж так витальный настрой ухудшился? Горлис пошел умыться, делал это по-одесски экономно, но по-молодому с наслаждением, фыркая и тряся головой. Вышел из дому, взглянул на небо. Появилась первая звезда. Ах да, вот оно что! Шаббат закончился — одновременно с тем, как он закончил работу. Пусть мыслительную, но именно что работу (зачем себя обманывать?). Где уж тут быть хорошему настроению? Натан вернулся в дом, прочел молитвы. И с некоторым облегчением лег спать.

Глава 22,

в коей наш герой после храма и отпевания бродит по базару да готовится к решающему умственному штурму

И снова воскресенье. И опять католический храм.

Раньше во время службы Натан часто произносил слова молитвы и на иврите. Но сегодня, задумался о разном. А когда одумался, то впервые поймал себя на том, что повторяет за патером исключительно христианские формулы звучной латыни.

Должно быть, это плохо? Или хорошо? Или никак, ведь он повторял сии слова вместе со всеми во время Pater noster[40] и Ave Maria[41], не вникая в их суть, а размышляя о «дворянине из Рыбных лавок»? И есть ли, в конец концов, Б-г, Бог, или прав Вольтер, ругавший обоих и в лучшем случае говоривший, что «Бога нет, но этого не должны знать ни жена, ни лакей»? Вечный вопрос — внешне простой, внутренне сложный и, по-видимому, неразрешимый.

А по окончании воскресной службы была еще одна — отпевание Стефании Понятинской. Внесение ее гроба во храм сопровождалось процессией. При том пел хор, небольшой, но очень слаженный. Натан никогда его в Одессе не видел, не слышал. Понял так, что это Марцин Понятинский откуда-то срочно привез.

Натану страшновато было смотреть на тело Стефании во гробе. И не потому, что она выглядела плохо или пугающе. Как раз наоборот — она и тут была прекрасна. Просто на погибшей, как на незамужней, было белое платье. А в Одессе, кажется, обитала лишь одна видная девушка, молодая женщина, сохранившая приверженность этой прежней моде, этой любви к белым платьям. Одна — его Росина. И Натану больно было представить, что он и ее увидит в белом платье и в таком же положении, что сейчас Стефанию…