Книга Не гореть! - Марина Светлая

Внутри себя она беззвучно рыдает.

Внутри себя она больше не знает, что хорошо, а что нет.

Внутри себя ей страшно. Где-то очень внутри. Где черно и мутно.

Потому что окажись она на месте Дениса при всех вводных, шансов бы себе не оставила. Никаких.

И хуже всего то, что теперь каждый день из этих двух недель не приближает ее к нему, а ставит новый камень в стену между ними. Потому что он — там. А она — все еще не в пути.

Оля проснулась только под вечер. По квартире лился аромат выпечки. Диана уже успела сбегать в кондитерскую. Разведала в соседнем квартале чудесное местечко, там и затаривалась, подкармливая сестру. Откуда в ней взялась эта «домовитость», Оля не имела ни малейшего понятия, но буквально в первые же дни своего пребывания на Олиной территории быт Диана взвалила зачем-то на себя, успешно с ним справляясь. «Ты даже на мой вкус слишком худая!» — заявляла она, совсем как Леонила Арсентьевна еще незадолго до того, как слегла. Но в отличие от бабушки, которая умела лишь самое необходимое, Диана и правда хорошо готовила. Мечта, а не женщина, таких не бывает.

Только зачем-то прижизненно замуровала саму себя в стену монастыря. Оттуда ее никто не видел, а она могла писать свои книжки и не привлекать ничьего внимания. Ее лицо и фигура все еще оставались красивыми. Того, что под одеждой, не позволялось видеть никому. Шрамы — это только ее, больное.

И было что-то еще. Что-то, что Диана обозвала разочарованием в себе.

Оля встала и медленно пошла на кухню. На запах. Ди была там, стояла над плитой и внимательно следила за тем, что происходит в джезве.

У этой женщины, восхитительной, самой лучшей, ничего не было с Денисом. Никогда ничего не было.

— О! Ты встала! — обрадовалась Диана, увидев Олю, которая только по стечению обстоятельств в виде Леонилы Арсентьевны носила свое обыкновенное, как у всех, но не как в ее семье, имя. Ди крутанулась вокруг своей оси и поставила на стол тарелки. — Сейчас мы будем ужинать, даже если совсем не хочется! Я обнаружила замечательный овощной магазинчик. Потому сегодня у нас будет очень полезный суп.

— Сейчас мы будем слушаться младшую, даже если совсем не хочется, — с улыбкой сообщила ей лохматая и сонная Оля, у которой изрядно болела голова и чесались руки — врезать самой себе по мозгам. Так, чтобы боль от удара перекрывала ту, что она испытывала теперь. Теперь, когда нужнее всего было улыбаться и исправлять ошибки. Свои, чужие, общие. Чтобы однажды все пошло правильно, надо наводить порядок. Систематизировать. Раскладывать по алфавиту.

Заполнять дни деятельностью — так быстрее пройдут две недели.

Этот вечер они с сестрой проводили вдвоем. Без мальчиков, но отчасти — в присутствии прошлого. Яркий свет не давал одной прятать глаза от увечий и не позволял другой привычно прятать себя в скорлупе. Женское обнаженное изуродованное до половины тело отражалось в зеркале, висевшем в комнате, которая могла бы быть Олиной мастерской, если бы она решила остаться в этой квартире. Но сейчас эта комната и была мастерской, в которой творилось новое тело. Без умелых пальцев пластических хирургов, без чудодейственной длани господа бога. Лишь посредством Олиных рук, державших кисть.

Так, шрамы от самых ступней и вверх наполнялись густыми, насыщенными цветами, превращавшими Диану в нечто новое, во что-то, чего она еще не знала, и чего не знала Оля. Легко представить себе, что эта кожа — материал, с которым тоже надо работать. Не фарфор — но нечто драгоценное.

Наносить краску и делать куклу живой, настоящей было Олиным излюбленным процессом. Делать живым, настоящим человека ей приходилось впервые в жизни. Ночь работы. И к рассвету все полотно опаленной, но зажившей, зарубцевавшейся плоти стало цветной картиной. По ногам и по бедрам на спину — ветви розовых кустов с шипами и листьями, да алые пятна бутонов. Устремленные вверх, переплетающиеся узором, спутанные и темные, с затерявшимися среди них крошечными эльфами и феями, без сомнения, прячущимися от чужих взглядов. А уже на спине, там, где брызги огня оставили когда-то свои страшные рытвины — стайки ярких бабочек, разлетающихся над этим волшебным садом. Одна из них, самая крупная, села Ди на плечо, взмахнула крыльями и едва не выпорхнула на волю.

— Смотри, так ведь не видно, да? — спросила Оля, разглядывая сестру почему-то в зеркале, а не напротив себя.

Та молчала и думала, ничего не говорила и ни о чем не спрашивала. Только палитра эмоций на ее лице свидетельствовала, что случившееся для нее откровение. А ведь отнекивалась. Не хотела. Глупость какая — часами сидеть голой, пока тебя красят. «Где я, а где твоя тату-культура, Лёка?» — смеялась она, когда Оля ее уламывала. А сейчас, затаив дыхание, Ди боязливо трогала пальцами собственное бедро, опасаясь, что краска сотрется.

Да она и сотрется — всего лишь гуашь. Смоется.

— Если это набить… оно будет так же? — как зачарованная, неуверенно и с совсем не свойственной себе мягкостью спросила Диана.

— Не совсем. Не так ярко. Но перекроет. Будет очень красиво, Ди.

— Будет очень красиво, — повторила та и обернулась к сестре. — Только если ты сделаешь эскиз. Это можно?

— Ну если уж я в это влезла, — пожала Оля плечами.

И вновь стала подгонять время, устремляясь вперед, туда, где реяла несбыточной мечтой ее свобода.

Она делала заказы, стремясь отдать последние работы перед отъездом.

Она встречалась с родителями и за руку тащила к ним Диану, не потому что так надо, а потому что хватит уже их локальных войн, в которых необходимо занять чью-то сторону. Нейтралитет — к семье отношения не имеет. И даже если они никогда не будут близки, что-нибудь все равно будет. Пусть сейчас рядом с ними и холодно.

Она исправно выдерживала походы в часть. Привычные. Сутки-трое. И выполняла свои обязанности по-прежнему на совесть, потому что иначе и не умела.

Она договаривалась с салоном, чтобы отвести туда свою «белозёрскую» принцессу. И параллельно исчерчивала лист за листом набросками рисунка, увиденного однажды на груди и плече Дениса. Зачем — а вот черт его знает, но уже по истечении первой недели без него этот рисунок был соединен с ее минималистичной розой, и они, вписавшись друг в друга, становились одним целым настолько, что, когда Ди явилась на первый тату-сеанс, которых теперь последует несколько, потому что забивать нужно много, сама Оля устроилась рядом, чтобы позднее выйти из салона с пленкой на теле, под которой прятался натуралистичный глаз под ключицей, ресницы которого превращаются в ветви дерева, уходящего на плечо. И ветви эти облеплены вороньем. Только вместо Дэновых часов — роза, раскрашенная теперь красными пятнами, похожими на брызги. Она и придавала целостности всей картине.

Если ему доведется это увидеть — наверное, он умрет со смеху.

Если только ему доведется.

Тогда же, в тот день, когда они с Ди далеко не первый час работы валялись на своих креслах в салоне и терпеливо ждали, пока мальчишки-мастера бегали на частые перекуры, она и услышала впервые, что же тогда случилось, когда со своей веселой улыбкой в их жизнь вклинился Денис Басаргин. Вернее, вклинился в Олину жизнь. А Дианкину — совсем не потревожил.