Книга Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

Он упал на пол, словно тряпичная кукла, и не смог встать.

– Нет! – крикнул Лонгин.

В следующее мгновение декурион схватил масляную лампу и запустил ею в центуриона, который, вовремя подставив меч, защитил свое лицо.

Облитый горящим маслом, меч Лонгина тут же был охвачен пламенем от рукоятки до самого острия.

Вне себя от ярости, Лонгин набросился на своего противника с горящим мечом в руке. Перепуганный такой библейской картиной, декурион стал отступать. Он попытался парировать богатырский удар своего неприятеля, но его меч разломился от удара горящего меча центуриона. Не встречая больше преграды на своем пути, пылающий клинок разрубил доспехи гиганта и все кости, которые оказались на его пути, войдя глубоко в тело, отчего оно тут же задымилось.

Огонь пожирал уже верхние этажи трактира. Скопившийся под потолком дым практически не позволял дышать.

Давид пришел в себя и потер голову.

– Как ты? – спросил Лонгин, присев на корточки возле него.

– Ты разделался с этим сучьим сыном? – спросил Давид, закашлявшись.

Трибун только кивком указал на труп декуриона, в который был вонзен все еще горящий меч Лонгина.

– А Фарах? Где она? – забеспокоился все сильнее кашляющий Давид.

– Уверен, что она выбежала на свежий воздух. Пойди посмотри во двор, я скоро к вам присоединюсь.

Юноша подобрал свое оружие и направился к выходу. У самой двери он обернулся и увидел, как Лонгин пошел за своим мечом, переступая через трупы. У центуриона возникло нехорошее предчувствие, избавиться от которого можно было лишь одним способом – разыскав Фарах.

Лонгин обнаружил ее под перевернутым столом, лежащую на спине, со стрелой в груди. Он отодвинул наполовину обгоревший стол и опустился перед ней на колени. Она потеряла много крови, но еще дышала.

– Фарах! – взволнованно пробормотал центурион.

Она открыла глаза и, превозмогая боль, улыбнулась.

– Как много тебе понадобилось… времени, чтобы выучить мое… имя, римлянин, – с трудом прошептала она. – Я бы хотела… по крайней мере принять ванну, прежде чем… прежде…

– Ты еще примешь сотни ванн, – пообещал ей Лонгин, поглаживая по голове. – Сейчас я вытащу из тебя стрелу и зашью твою рану, я сто раз видел, как это делал мой отец.

Казалось, Фарах расслабилась. Она взяла руку центуриона, покрытую запекшейся кровью его противников, и шаловливо прошептала:

– Я могла бы тебе понравиться, если бы не была такой грязной, не правда ли…

– Не говори так! – велел ей центурион со слезами на глазах. – Ты просто ранена! Я не разрешаю тебе умирать, ты меня слышишь?

Она нежно погладила его по щеке, неотрывно глядя ему в глаза.

– Никто не может отдавать… приказы свободной женщине, римлянин, – со вздохом произнесла она. – Никто…

Ее взгляд погас, как гаснет свет, и смерть забрала ее в свое царство.

48

Дворец прокуратора, Иерусалим

Пилат сидел в ванне из слоновой кости, украшенной императорскими орлами, опираясь на проститутку, втиравшую ему масло в плечи, при этом ее коллега ублажала прокуратора спереди, тряся перед его лицом мокрыми грудями.

С тех пор как супруга Клавдия покинула его, чтобы примкнуть к назарянам, плотские утехи превратились для него в спорт, который должен был помочь ему избавиться от жировой прослойки и бороться с хандрой, впрочем, без особого эффекта. Женщины, которых он приглашал к себе, чтобы снять напряжение, каждый раз были новыми. Он не интересовался их именами и никогда не запоминал их лиц. Он требовал от них только безукоризненного владения своим ремеслом. Они были для него чем-то наподобие бальзамов, которые втирали в его кожу, чтобы возбудить его.

Почтовый голубь принес ему известие о разгроме когорты, сопровождавшей статую императора, и теперь он с нетерпением ждал последних новостей от своего помощника.

Этот Макрон – бездарность, – размышлял он. – Но, как и все эти наводнившие Капитолий интриганы, он переложит на меня ответственность за свое бегство.

Императорскому курьеру требовалось от сорока до пятидесяти дней, чтобы добраться до Рима, так что времени было не так много.

В это время неожиданно для него самого и его партнерши у него наступил оргазм, отчего она резко отпрянула, ослепленная его спермой.

– Как? Твой хозяин удостоил тебя чести своим семенем, а ты осмелилась обронить ее?

Пилат схватил ее за волосы и погрузил голову в воду, заставляя собрать ртом все, что упало, а сам прижался головой к щеке массажистки, которая, придя в ужас, беспомощно смотрела, как захлебывается ее подруга. Прокуратор, испытав пик наслаждения, зажмурился и отпустил несчастную, выполнившую все, чего от нее ждали.

Вскоре после этого он вышел из ванной комнаты, оставив уцелевшую проститутку наедине с ее мертвой подругой. Он внимательно осмотрел себя в зеркале и скривился, в очередной раз отметив, что жир подпортил рельеф его мускулатуры. Напрасно он втягивал живот и раздувал грудь, его когда-то атлетическая фигура солдата стала оплывшей, как у политика.

Услышав звуки шагов в коридоре, он повернулся к входной двери. При виде своего обнаженного начальника молодой помощник замер как вкопанный в дверном проеме.

– Входи, Луций! Не бойся! Пройдет несколько лет, и ты будешь выглядеть точно так же.

Офицер повиновался и поприветствовал прокуратора, ударив кулаком по своему нагруднику.

– Поди прочь! – приказал он оставшейся в живых проститутке, которая все еще не могла прийти в себя после случившегося.

Она выскочила из ванны, поспешно набросила на себя накидку и убежала.

– Ну, рассказывай, – потребовал Пилат, вытираясь. – О боги! Неужели все так плачевно, как говорят?

– Там все устлано трупами, прокуратор.

– Сколько солдат потерял этот бездарный вояка?

– Половину из тех, что были при нем. Бандиты поджидали его в порту, смешавшись с толпой. Это была настоящая засада.

– А статуя? – спросил Пилат, надевая кожаную набедренную повязку, покрытую медными пластинами.

Он с трудом застегнул ее на талии, что еще больше испортило ему настроение.

– Они увезли ее за ворота Яффы, прокуратор. Судя по всему, бандитов было более чем достаточно. Варавва собрал все кланы. И самаритян, и сикариев, даже жители города присоединились к ним.

– Если бы мне понадобились оправдания, я бы обратился к той потаскухе, которая мне облизывала яйца! – прикрикнул на него Пилат, указывая рукой на утопленную им женщину.

Шокированный видом утопленницы, брошенной в ванне, словно обычная губка, Луций побоялся продолжать рассказ.

– Ну, говори же! – вышел из себя прокуратор, надевая тунику. – Или ты язык проглотил?