Книга Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города. 1917-1991 - Наталия Лебина

В 1920–1930‐х годах большевики попытались осуществить эксперимент по формированию личности, наделенной особым чувством коллективизма, с помощью не только вербальных и визуальных, но и конкретных пространственных инструментов. В первую очередь это касалось жилья. Сконструированное особым образом, оно влияет на человеческую телесность, на процесс ее самовыражения и самоидентификации. Российский философ Валерий Подорога отмечает: «Ваша комната – продолжение вашего телесного образа и от него неотделима»570. Уже французские социалисты-утописты предлагали новые виды зданий – «фаланстеры». В них люди должны были приучаться к коллективизму, освобождаться от всего мелкого и частного, затормозившего процесс формирования «нового человека». «Фаланстеры» задумывались как специально построенные дома-города в 3–5 этажей, с общими помещениями для отдыха, образования, детских игр, но с отдельными апартаментами для каждого члена фаланги. Границы конкретного физического тела здесь защищались индивидуализированным пространством.

Несмотря на неудачный российский опыт 60‐х годов XIX века571, большевики на первых порах попытались возродить русский «фаланстер». Накануне революционных событий 1917 года в Петрограде и ряде других городов существовали формы жилья, которые с определенной долей натяжки можно рассматривать как дома-коммуны. Это рабочие казармы. Личное имущество здесь носило примитивный характер, быт был лишен элементов приватности, а границы индивидуальной телесности размыты.

После 1917 года самая обездоленная часть горожан, жившая в рабочих казармах, ожидала улучшения своего положения. Предложить пролетариям переместиться из одной казармы в другую, пусть и называющуюся «фаланстер», означало бы для большевистской власти с первых же дней утратить часть социальной опоры революции. Победивший класс решено было наделить существенным знаком господства – квартирой. Жителей рабочих казарм начали переселять в квартиры буржуазии и интеллигенции (подробнее см. «Уплотнение»). Первые мероприятия жилищной политики большевиков, таким образом, не соответствовали теории социализма. Но именно в это время, а точнее в 1919 году, в Советской России возникает понятие жилищно-санитарной нормы. Рассчитывалась она на основании минимальной кубатуры воздуха, необходимой человеку в жилом помещении. Народный комиссариат здравоохранения полагал, что эта кубатура равна примерно 25–30 куб. м. Соответственно, на одного человека должно было приходиться не менее 8 кв. м жилой площади. Но в условиях «квартирного передела» жилищная норма использовалась как основание для вселения на «излишки» – площадь, превышающую 8 кв. м на человека, – новых жильцов (см. «Уплотнение»).

И все же «квартирный передел» 1918–1920 годов не означал, что идея «фаланстеров» была забыта российскими коммунистами. Для себя большевистская верхушка уже в это время, по меткому выражению американского историка Ричарда Стайтса, создала «социализм в одном здании». Действительно, сначала в Петрограде, а затем и в Москве появились новые коллективные формы жилья, напоминающие коммуны. Здесь уже действовала витальная, охранительная функция жилищной нормы, которая могла стать государственным гарантом границ телесности в жилом пространстве.

С октября 1917 года видные питерские большевики совместно проживали в здании Смольного института, где помимо административных служб размещались библиотека-читальня, музыкальная школа, Смольный детский дом (ясли), баня, столовая. Здесь обитали примерно 600 человек, которых обслуживало более 1000 рабочих и служащих: медики, повара, истопники и т. д. Безопасность жителей Смольного обеспечивали красноармейцы, матросы, а с марта 1918 года – латышские стрелки, численность которых достигла 500 человек. В «штабе революции» ревностно заботились о питании постояльцев советского фаланстера. Современники вспоминали, что в Смольном давали «так называемые комиссарские обеды, которые не только на фоне революционного всеобщего недостатка, но и в мирное время могли бы считаться лукулловскими»572. Но штаб революции был не единственным фаланстером для большевистской верхушки. Значительно лучше и комфортнее жилось постояльцам в так называемых Домах Советов. Эти учреждения появились не только в Петрограде, но и в Москве. После переезда туда правительства в своеобразное общежитие-коммуну была преобразована шикарная московская гостиница «Националь». Глава Советского государства Ленин вместе с женой и сестрой занимали двухкомнатный номер573. В Питере же большевистская элита сосредоточилась в знаменитой «Астории», образовав там 1-й Дом Советов.

К весне 1918 года статус «фаланстеров» для партийной знати определился. Как подчеркивалось в одном из регламентировавших их деятельность документов, Дома Советов «имеют структуру общежитий с отдельными комнатами, общей столовой и общими кухнями и предназначены исключительно для постоянного проживания советских служащих по ордерам, выдаваемым из отдела Управления Домами и Отелями»574. Администрация Дома Советов брала на себя заботу о питании, бытовом обслуживании и даже о досуге жильцов, социально значимых для новой власти. Желающих приобщиться к благам, которые предоставлялись в импровизированной коммуне «Астории» – 1-м Доме Советов, – было немало. Уже в июне 1918 года представители властных структур Петрограда вынуждены были поставить вопрос о выселении из бывшей гостиницы лиц, чей статус не соответствовал правилам заселения Домов Советов. Затем чистки стали проводиться периодически. При этом каждый раз составлялся список «бесспорно оставляемых жильцов», первых лиц города. Правда, и здесь границы тела были в определенной степени ранжированными. Наиболее крупные партийные и советские работники занимали обширные апартаменты с явным превышением санитарно-жилищной нормы. Григорий Зиновьев, окончательно поселившийся в «Астории» в сентябре 1920 года, имел сразу пять комнат на втором этаже. Здесь же в двух номерах разместилась его бывшая жена Злата Лилина с десятилетним сыном. Выше этажом в трех номерах жили дочери Троцкого Зинаида и Нина Бронштейн. Тем, кто занимал более низкие ступени советской номенклатурной лестницы, полагались и более скромные жилищные условия. Так, помощник Зиновьева по Петросовету имел три комнаты, а секретарь Петросовета Николай Комаров – одну575. Очевидцы вспоминали, что «пайки, выдаваемые жильцам 1‐го Дома Советов были намного лучше пайков, получаемых рабочими на заводах. Конечно, их было недостаточно, чтобы поддержать жизнь, но никто в „Астории“ не жил лишь на эти пайки»576. В «Астории», как ранее в Смольном, в самый разгар голода в Питере готовили роскошные «комиссарские обеды». Неудивительно, что Зиновьев, по воспоминаниям современников, «приехавший из эмиграции худым как жердь, так откормился и ожирел в голодные годы революции, что был даже прозван Ромовой бабкой»577.