Книга Зло побеждает зло - Павел Дмитриев

— В Москве ныкайтесь. Прикинь свою мамзель шкетом, ни один лягаш не мигнет.

— О! Шикарный вариант! — обрадовался я. Расставаться с Александрой не хотелось, но ходить вместе с девушкой все равно что надсмехаться над фортуной. — А мне что делать?

Гвидон окинул мою тушку скептическим взглядом.

— Яро! Не жукнешь.[201] Хоть крученый, а залепят, тявкнуть не поспеешь.

— Не ноги же себе рубить, — грубо отшутился я перед инвалидом.

Однако смысловые тонкости Гвидона не волновали. Или наоборот, его чувство юмора оказалось на голову повыше моего.

— В лазарете барно филонить. Шмонать не будут.

— Может есть на примете место укромное? Хоть недельку отлежаться? — с надеждой поинтересовался я.

— Не примусь! — резко отрубил Князь. — Топай, нотный. Неровен час, воротятся мои сявки — за них не отвечу. Лады?

Намек ясный, дважды уговаривать не надо.

— Большо вам спасибо за совет, — неимоверно вежливо попрощалась Саша. Мне бы ее самообладание!

— Погодь, Лексей, — внезапно пошел на попятную старый уркаган. — В Питере пошукай на Дровяном переулке церковь Иоанна, что эстонцы строили. Напротив дом будет в три этажа, в хазе нумер тринадцать я нычку замастырил, сам знаешь с чем. В обивке двери парадного, наверху, под войлоком.

Благодарить я не стал.

11. Старые скелеты

Москва, июль-август 1930, (первый месяц с р.н.м.)

Белое сорочье перышко, воткнутое в обломок сосновой коры, слегка кивнуло раз, второй, затем и вовсе легло на воду. Я лениво подсек. В темной глубине тускло блеснул широкий бок, конец удочки согнулся; в моей голове мелькнула досада — легкая сученая[202] леска в три волоска много не вытянет. Но серебристый полуфунтовый чебак уже вылетел в воздух и, описав короткую дугу, плюхнулся в подставленную ладонь.

— Какой красавец! — разглядывая туго выгибающуюся рыбину я не удержался от восклицания. — Жаль отпускать!

Тяжело в деревне без холодильника. Безвестная речушка,[203] петляющая через нехоженый лес к северу от Пушкино, оказалась на удивление богатой. Вроде ширина — при старании перепрыгнуть можно, и омут глубже метра не сразу найдешь, а уже скоро месяц нашей робинзонады — рыба не переводится… глаза бы мои ее не видели! Ни в ухе, ни в глине, ни в шашлыке, ни в углях. На всю жизнь наелся, хуже чем в Карелии. Хорошо хоть Ярославское шоссе всего километрах в пяти, только через железку перевалить. Переодетая в мальчишку Александра дорого, но легко покупает у тянущихся к Москве торгашей-нелегалов хлеб, молоко и масло. На всякий случай я всегда рядом, тискаю гравированные узоры браунинга за ближайшей сосной, но процесс подозрений ни у кого не вызывает — в округе хватает дач и дикошарых от жары дачников.

Выпущенный на волю чебак злобно булькнул хвостом на прощание. Надеюсь, мне не придется отпускать жадную скотину во второй раз. Хотя в сущности, какая разница? Червяков и времени у меня сегодня навалом.

В то время как развлечений большого мира недостает катастрофически. Радовался было третьего дня: в дополнение к продуктам удалось перехватить несколько газет. Напрасно — пресса попалась изрядно несвежая и обескураживающе бессмысленная. "Известия" и "Комсомольская правда" от четырнадцатого июля вышли мало того, что в набивших оскомину траурных рамках, так еще от первой до последней строчки посвящены жизни и смерти злодейски убиенных вождей.[204] По-прежнему двух — перебинтованный как мумия живчик Ворошилов уже на ногах, мечет громы и молнии в адрес эсэров с трибуны съезда, а вот человек-глыба Молотов получил дырки в груди и ливере, поэтому едва ли оправится раньше зимы. Если оправится вообще.

Насилу выискал на успевших посереть листах каплю сомнительного позитива: из "многих десятков" раненых в больнице умер только один. В тоже время из пяти погибших непосредственно при взрыве прохожих двое оказались чекистами, охранниками членов Политбюро. Итого счет к моей совести не увеличился, а напротив, снизился до четырех жизней. С одной стороны, подобное количество на фоне судеб миллионов ничтожно, можно сказать, экзамен на хронохирурга сдан успешно. С другой — сама идея спасения одних людей ценой гибели других вводит меня в глубокий ступор.[205] Хорошо хоть Александра — истинное дитя своего времени — подобными этическими задачами совершенно не терзается. После моих рассказов и тех крох, что она успела выхватить с телефона, в ее глазах смерть десятков, сотен, а то и тысяч случайных прохожих — справедливая плата за изничтожение главного палача эпохи.

Кроме того, сюрпризом — но уже по-настоящему приятным — оказались портреты разыскиваемых всем советским миром "злодеев". Не зря говорят: пуганая ворона куста боится. Чекисты, похоже, вместо профессионального портретиста ангажировали на наше дело шаржиста-халтурщика. Похожим на оригинал вышел только разрез глаз. Зато приметы, мда-а… при среднем росте и комплекции я бы рискнул объявиться в Москве. Сейчас же интуиция подсказывает — все постовые, караульные и дежурные снабжены складными метрами и инструкцией. Любой сомнительный тип, кто не пролез в габаритный размер, без разговоров и сантиментов запирается в фильтрационный лагерь, до очной ставки с пострадавшими погорельцами или явки надежных поручителей.

Моей спутнице куда легче, под ее кондиции подходит треть советских гражданок. Обработать такое количество подозреваемых советская милиция очевидно не способна. Хотя передвигаться пацаном все равно спокойнее, спасибо Гвидону, вовремя вставил в мою картину мира недостающий кусочек мозаики. Если и вскроют где-нибудь гендерную подмену — невелик криминал, тут каждый десятый щеголяющий в штанах и кепке подросток на поверку девчонка.

В результате наше любопытство наконец-то перекрыло страх разоблачения — сегодня с утра пораньше Саша укатила на электричке в Москву. Не ради гастрономического разнообразия, но за газетами и новостями. Мне же остается следить за ползущим к западу солнцем, нервничать, да время от времени дергать из воды жадную до червей плотву.

А еще вспоминать…

При бегстве из Москвы я первым делом выкинул из головы большую часть советов старого уркагана. Раз он не может себя представить иначе как в вонючей конуре малины, то это его личные проблемы. Для меня, после побега из Кемперпункта, июльский лес как дом родной. Шалаш, костер, рыбалка — так бы и жил до белых мух. А то и до следующей весны, покуда денег на еду хватит, — выкопать землянку не сложно.