Книга Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни - Николай Ямской
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Характерно, что и все прочие запретительные мероприятия властей в лучшем случае заканчивались примерно тем же. Но что самое печальное — порой еще и пополняли армию того самого человеческого «отстоя», представители которого попались на глаза писателю Эренбургу.
Спасительным же каждый раз неизменно оказывалось одно — то, что в иные времена срабатывало еще в царских кабаках. Ведь даже туда простой народ приходил не ради одной только примитивной пьянки. А поговорить? А душу излить? А с дружками-приятелями пообщаться да новости узнать-обсудить?
То же самое и в советских пивных. Где же еще, по точному замечанию Г. Андриевского, автора интереснейшей книги о повседневной жизни наших граждан в первой половине XX века, «мужская часть населения могла отогреть душу, оттаять после неуютности цехов, коммуналок и общежитий, после грубости начальства и сварливости жен, детского писка и кухонного ора?» Здесь люди не думали о форме разговора и жили его нехитрым содержанием. А еще чувствовали себя на островке пусть примитивно понятой, но свободы. Примечательно, что когда тогдашние «социологи в штатском» пытались выяснить, почему люди предпочитают пивные клубу, то самым распространенным ответом оказался такой: в клубе «стеснительно», а в пивной можно шуметь, пить, петь, браниться. «Там свобода, — не сговариваясь, поясняло большинство. — Не то что в клубе…»
Вокал с табуреточки
Ощущение, что на этих островках идет какая-то особая, почти неподконтрольная ей частная жизнь, беспокоило власть гораздо больше, чем количество «остекленевших», спившихся и опустившихся. Поэтому она не могла не вмешиваться. Но, вмешиваясь, что называется, только усугубляла проблему. И в очередной раз терпела фиаско.
Иллюстрация тому — история с разгоном «пивной эстрады».
Случилось это опять же в середине 1920-х годов. Тогда под давлением материальных обстоятельств музыкальные театры вынуждены были сокращать свою деятельность. Из-за этого многим очень даже хорошим музыкантам пришлось искать заработков на жизнь выступлениями «на подмостках» общепита. А там особенно выбирать не приходилось. Лишь очень немногим повезло выступать в ресторанных коллективах. Большинство же оказалось с большинством. То есть оккупировало места на специальных табуреточках в пивных, которые ранее занимали в основном самодеятельные таланты.
Рождение «Кирпичиков»
Репертуар, понятное дело, от этого только выиграл. Ведь раньше в пивных звучали нехитрые куплеты, частушки и полублатной шансон. И вдруг сквозь гам, шум и клубы табачного дыма заиграл аккордеон, зазвучали звуки романса и даже хоровое пение. Пить и материться в пивных от этого, правда, не перестали. Зато вольно или невольно стали больше вслушиваться. Словом, начался процесс, который востребовал песен со смыслом. И они появились. Причем почти сразу же став при живых авторах народными. Так, например, случилось со знаменитой песней «Кирпичики». Музыку для нее в стиле городского шансона написал композитор В. Кручинин, слова «с идеологией» — поэт П. Герман. Прозвучав первый раз в «Арбатском подвале», песня почти сразу же «потеряла родителей». Но зато молниеносно распространилась сначала по пивным, а затем и по всей стране, вызвав целую волну подражаний в виде тоже ставших популярными «Гаечки», «Антона-наборщика» и «Серой кепки». Сами «Кирпичики» в конце 1925 года были экранизированы. И стали первым советским музыкальным киноклипом.
«Пою себе налево…»
Такой успех «кабацкой музыки» верха насторожил. Но больше всего не понравился частенько заключенный в ней иронический подтекст. Широко известный в узких кругах куплетист Гриша Райский, например, распевал:
Власть всю эту репертуарную вольницу «порубила» в 1930 году. Сначала в пивных запретили выступления эстрадных артистов. А через два месяца распространили запрет и на оркестрантов.
И все-таки оно «вертится»!
Между прочим, в том же году с церквей посрывали колокола: якобы по пожеланию трудящихся, которым их звон «мешал отдыхать». Запрет «пивной эстрады» оказался того же рода. Видимо, чтобы ничто не мешало звону пивных кружек…
Однако с теми же «Кирпичиками», например, так ничего поделать и не смогли. Спустя несколько лет «псевдонародный хит» трансформировался в знаменитую «Песню о кирпичном заводе». И с большим успехом зазвучал с большой эстрады в исполнении самой Клавдии Шульженко. А уже в наше время в музыковедческих справочниках про «Кирпичики» стали писать как об «интонационных прародителях многих советских песен 30, 40 и даже 80–90-х годов».
Не кануло в Лету и то, что пелось Гришей Райским. В 1960-х годах в советских кинохитах «Неуловимые мстители» и «Новые приключения неуловимых» его образ замечательно «реанимировал» актер Борис Сичкин.
По рассказам близких мне людей, вспоминавших свое житье в конце 1930-х — самом начале 40-х, эти годы в их памяти застряли неким театром абсурда, в котором действительно славили, маршировали, танцевали и арестовывали одновременно. От этой зловещей чехарды у интеллигентных людей развивался невроз. А простые работяги привычно «ныряли» в пивную.
Бутылка — друг шпиона
Однако сталинские соколы из компетентных органов шуровали и там. Напиться и забыться, конечно, все равно можно было. Но ухо приходилось держать востро, а главное — придерживать язык. Иначе, хорошо погуляв вечерком в «пивточке», уже ближе к утру кое-кто обнаруживал себя в арестантском «ящике» на Лубянке по контрреволюционной 58-й статье прим (далее с десяток пунктов). Далее подследственный имел все шансы «оказаться тайным агентом сразу нескольких разведок», среди которых разом оказывались такие, казалось бы, взаимоисключающие, как английская с германской и польская с японской. Но на такие «мелочи» никто — ни на Лубянке, ни, главное, у их кураторов в Кремле — никакого внимания не обращал.
Поэтому кто знает — если бы так пошло дело и дальше, вполне вероятно, что наиболее распространенным среди простого народа грехов пьянка отступила на второе место, а на первое вышел шпионаж.
Все лучшее — фронту
Во время Великой Отечественной войны властям на этом участке стало не до выдуманных шпионов — хватало дел с настоящими. А простому народу, сменившему свою нехитрую гражданскую одежонку на солдатские гимнастерки, не до пивных.
Вся наиболее работоспособная часть мужского населения, кроме особо ценных для производства и власти кадров, воевала на фронте.
Известно, что страна туда отдавала все лучшее. В том числе и питание. Однако важно сегодня понимать, что лучшим оно было только по сравнению с тем, как кормилось население в тылу. То есть в нашем случае — с Москвой. Чтобы лучше понять, почему москвичам в годы войны пришлось забыть не только о пиве, полезно сегодня, хотя бы кратко, вспомнить о том, как представители столичного трудового фронта тогда питались. Напомню, что уже 17 июля 1941 года московские власти обнародовали решение о введении карточек на продовольственные и промышленные товары. С этого момента центр питания трудового тыла переместился в столовые по месту работы, где отпуск, скажем, мясных блюд и хлеба стал производиться по талонам продовольственных карточек. Отныне норма того же хлеба для рабочих, занятых, скажем, на оборонных предприятиях, составляла 400 граммов на день. А обед в заводской столовой для большинства стал основой всего дневного рациона.
