Книга Русский Дьявол - Анатолий Абрашкин

Люблю тебя, Петра творенье,

его восхищало, что

По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся; В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами Ее покрылись острова, —

и он воспел Медного Всадника, призрака Петра, несущегося по пустынным проспектам Петербурга, то Тоголю в этом городе являлись совсем другие видения, совсем другие призраки.

История Акакия Акакиевича Башмачкина — страшная правда о простом чиновнике, перебивающемся с хлеба на воду. Но еще более ужасает его посмертная судьба, когда он сдирает с чужих плеч шинели, шубы и «всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной». Трудно отделаться от мысли, что не Петр на коне, а этот невзрачный чиновник-мертвец является символом Петербурга. Никакой это не парадиз, а город вечных мук, ад на болотах.

Если и увидит художник Пискарев на Невском проспекте красавицу, то она непременно окажется развратной и продажной девицей. Только во сне, накурившись опиума, может он позабыть о ее дурных сторонах, увидеть в ней свою единственную, дарованную небом избранницу. «Боже, какая радость! Она! опять она! но уже совершенно в другом виде. О, как хорошо сидит она у окна деревенского светлого домика! наряд ее дышит такою простотою, в какую облекается только мысль поэта. Прическа на голове ее… Создатель, как проста эта прическа и как она идет к ней! Коротенькая косынка была слегка накинута на стройной ее шейке; все в ней скромно, все в ней — тайное, неизъяснимое чувство вкуса. Как мила ее грациозная походка! как музыкален шум ее шагов и простенького платья! как хороша рука ее, стиснутая волосяным браслетом! Она говорит ему со слезою на глазах: «Не презирайте меня: я вовсе не та, за которую вы меня принимаете…» В грустной истории любви художника, рассказанной Гоголем в повести «Невский проспект», исследователи находят автобиографические детали. В одном из писем матери летом 1829 года писатель признается, что встретил девушку божественной красоты и влюбился в нее. Развязка этой истории нам неизвестна, но, по всей вероятности, она стала тем сильным потрясением, которое заставило его крайне переменить свое отношение к женщинам, во всяком случае, к тем, которых он встречал в реальной жизни. А истинное наслаждение испытывать, когда божественные виденья являлись к нему, как и к художнику Пискареву, во сне в образе идеальных созданий его исключительно богатого воображения.

С христианской точки зрения сны художника греховны, в Средние века ему приписали бы сожительство с дьяволицами (так называемый суккубат) и отправили бы на костер. Во времена Пискарева инквизиция уже не действовала, но судьба его была не менее печальной. Он казнил себя сам, призрак Невского проспекта довел его до самоубийства.

Мистические опыты, общение с призраками и т. д., как хорошо известно, ведут к нервным расстройствам, душевному разладу, депрессии, а часто и к сумасшествию. В «Портрете» и «Записках сумасшедшего» мы находим две подобные истории, окончившиеся безумием героя. Первая рассказывается от третьего лица. Мы со стороны наблюдаем, как молодой талантливый художник Чартков, купив однажды необыкновенный, гениально написанный портрет ростовщика, был зачарован им, буквально куплен (в раме таился клад), отчего внутренне переродился, погубил свой талант и в итоге проникся ненавистью ко всему прекрасному. «Хула на мир и отрицание изображалось само собой в чертах его. Казалось, в нем олицетворился тот страшный демон, которого идеально изобразил Пушкин. Кроме ядовитого слова и вечного порицанья, ничего не произносили его уста». Призрак ростовщика стал преследовать его, ему начали чудиться давно забытые, живые глаза портрета, и это порождало новый приступ бешенства: Чартков превращался в Черткова. Страшные привидения, грезившиеся ему днем и ночью, так и свели его в могилу.

Вторая история носит уже более интимный характер, ибо повествование ведется от первого лица. Повесть представляет дневник Аксентия Ивановича Поприщина — великого сумасшедшего русской литературы. Великого и в прямом, и в переносном смысле, поскольку сам себя он с некоторых пор стал считать королем Испании Фердинандом VIII. Этот призрак стал его спутником и благополучно довел до сумасшедшего дома. А начиналась болезнь Аксентия Ивановича с малого. Однажды он открыл, что собаки интересующих его лиц не только разговаривают по-человечески, но и пишут друг другу записки. Похитив переписку, Поприщин узнал о тайных пристрастиях своей возлюбленной, которая отдала свое сердце, увы, не ему. Тут-то Аксентий Иванович окончательно повредился в уме. Но одно из его открытий в силу своей исключительной важности будет жить вечно. Он первым постигнул, что «женщина влюблена в черта». А уж насколько это верно, пусть каждый судит сам.

Сколько бы мы ни говорили о призрачности петербургских повестей, самая фантастическая из них все-таки «Нос». Впервые она была напечатана в журнале «Современник» в 1836 году с редакционным примечанием А. С. Пушкина: «Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатание этой шутки; но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись». Первоначально повесть Гоголя предназначалась для «Московского наблюдателя», но была отвергнута журналом как произведение «пошлое». В этой редакции фантастический характер сюжета (исчезновение носа) объяснялся в финале сном майора Ковалева. Сон — самое время для разговоров с призраками, путешествий в запредельные пространства, где может происходить все самое диковинное и непостижимое, это спрятанный от всех уголок человеческих мечтаний. Кстати, если прочитать название повести справа налево, то выйдет в точности «Сон». Так что и без гоголевского пояснения можно догадаться, что нос майора Ковалева путешествует в каком-то особом фантастическом мире, в чем-то схожем с нашим. Да и сам нос, может быть, и не нос, а некая аллегория чего-то такого, что однажды утратил майор. В общем, у повести ярко выраженная эротическая подоплека, и Гоголь с Пушкиным задолго до Фрейда развлекались психоанализом и от души веселились над страданиями двух влюбленных голубков — цирюльника и майора. Другое дело, что эта пушкинская шутка наверняка не очень-то пришлась по вкусу приверженцам однополой любви, вроде Геккерна и Дантеса, но это уже другая тема.

Петербургские повести решительно отличаются по настроению от «Вечеров» и «Миргорода», в них нет веселья. Они мрачные, как по большей части времени сам Петербург. От лжи Невского проспекта следовало выбираться, и впереди уже маячили вечный город — Рим и вечная поэма — «Мертвые души». Но Гоголю предстояло еще благословить в дорогу «Ревизора» из Петербурга.

Черт и бог в «Ревизоре»: хроника дуэли

Если попытаться выделить какую-то главную черту во внешнем поведении Хлестакова, то это его привычка чертыхаться. Пусть однажды он и воскликнул: «Боже мой, какой суп!» — но вырвалось это непроизвольно, от полноты чувств оголодавшего желудка. Конечно, он декламирует Марье Антоновне первую строку из ломоносовской оды «Из Иова»: