Книга Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон

– Какой смысл? – говорили они. – Зачем покидать свою страну и свое имущество ради войны за Деникина и помещиков? А что они сделают для нас, если победят, кроме того, что опять отберут у нас землю и вернутся к старым традицием монархистов? Красные заключат с нами мир и оставят нас в покое, поэтому какое нам добро от Деникина и англичан?

Уже было около 3 часов дня, и я отказался от всяких надежд добраться до места боевых действий, поэтому решил поехать верхом в направлении «Утенка», откуда была отчетливо слышна ожесточенная перестрелка. Когда мы пересекали площадь по пути к гостинице, нам показалось, что пулеметная дробь раздается вблизи, и я прикинул, что это в конце длинной улицы, проходящей мимо казарм.

Забрав лошадь и отдав всем приказание сесть на коней и двигаться вместе с транспортом на соединение с кавалерией Янова, я поехал на край города, и копыта моей лошади мягко ступали по скрипящему снегу. Вдруг по улице пронесся галопом какой-то казачий капитан. Когда он осадил своего взмыленного коня, тот рухнул на колени от изнурения.

– Все пропало! – завопил он. – Контрнаступление провалилось! Красные скоро будут в городе!

Люди немедленно бросились бежать, выкрикивая эту новость, и толпа с большой скоростью рассыпалась, извозчики колясок стали изо всех сил хлестать своих кляч, и те понеслись галопом. Я заметил, что сам-то с безразличием воспринял эту новость, и направился к вершине холма, откуда просматривалась равнина в сторону Персиановки, и на этой равнине черным по белому виднелись небольшие отряды пехоты и скопления пушек, отступающих в большом беспорядке, лошадей хлестали до безумия, а всех их преследовали группы, которые, как я полагал, представляли красную кавалерию. Но их, однако, покрывали плотным огнем пулеметы и легкие полевые орудия, которые вели стрельбу недалеко от места, где находился я на краю города; они рявкали на врага и застилали гребень холма дымом, а красные, возможно, оттого, что уже считали город своим, похоже, не очень стремились рваться вперед. Это явно была финальная сцена Новочеркасска, и, чувствуя подавленность, я повернул лошадь и ускакал на поиски Янова, чтобы убедиться, собирается ли он контратаковать до того, как станет слишком темно.

Ничего подобного! Из 120 человек, которые должны быть в наличии, можно было отыскать лишь не более 60, да и те случайно забрели на площадку для парадов перед штабом. У главного входа было три или четыре машины, в которые поспешно усаживались Сидорин и большинство его штабных. Увидев здесь Агаева, я спросил его, что случилось.

Он улыбнулся в ответ своей обычной энигматической улыбкой и красноречиво махнул рукой в южном направлении.

– Мы уходим! – произнес он.

– А что же с нами? – воскликнул я.

– Не знаю, – ответил он.

Сидорин нарочито отвернулся от нас и сел в свою машину. И они уехали еще до того, как я успел поблагодарить их за «заботу».

Я стоял в снегу, уставившись на них, пока машины удалялись от меня, а их следы от колес все уменьшались с расстоянием. Когда они исчезли, казалось, наступила невероятная тишина, потом вдали послышался одиночный выстрел – какой-нибудь агитатор либо пьяный солдат выстрелил из винтовки, и этот выстрел привел меня в чувство.

Поскольку я уже давно догадывался, что о нас заботиться не станут, я заранее подготовил свой план. Собрав свою группу у дворца, я объявил, что мы присоединимся к кавалерии Янова, как и ранее договаривались, и что никакой ценой нас не разлучат с нашим багажом.

И тут я вспомнил...

«Дай мне честное слово, что позаботишься об Алексе».

Я обещал Мусе сделать все, что смогу, для ее мужа, но не имел ни малейшего представления, где этот Алекс находится. Прошлую ночь он говорил мне, что останется с нами и что у него есть подвода для себя и скарба, но я слышал рассказы о взбунтовавшемся в то утро отряде и поэтому спешно бросился к его дому, где и обнаружил его – как и вполне ожидал – слегка пьяным и совершенно неготовым к отъезду, хотя, как обычно, абсолютно, занудно, до бешенства веселым!

– Все будет хорошо, – не уставая, твердил он. – Еще куча времени!

Он вел себя крайне бесцеремонно, и я был не очень с ним вежлив, потому что к этому времени сторонники большевиков в городе становились все наглее и все чаще вели снайперскую стрельбу по отставшим белым. На улицах валялись трупы, сложенные в кучи в лужах крови, а то, что было брошено как военными, так и гражданскими лицами, сейчас совершенно открыто грабили. То тут, то там можно было увидеть какого-то человека, юркнувшего за угол с дорогой картиной или чем-то из мебели, и его ничуть не трогали страдания длинной вереницы людей, направлявшихся на юг.

Уже темнело, и, когда я добрался до Янова, он был готов вот-вот уйти. Поэтому с применением больше силы, чем церемоний, Алекс, его вещи и какой-то старый седовласый генерал, оказавшийся с ним, были препровождены мной и Пашковым в их повозку, и мы присоединились к остальным, которые с тревогой дожидались нас, как раз в тот момент, когда колонна Янова тронулась.

Мы медленно проехали эту длинную милю из города и через небольшую речку, которая текла у его края, и углубились в степь. Она уже была покрыта снегом, а температура составляла около десяти градусов ниже нуля. На лицах русских отсутствовало какое-либо выражение. В кустарнике стояла вечерняя дымка багрового цвета из-за травы, шелестевшей под ветром, который поднялся ночью и сейчас лизал обледеневшие пригорки на этой равнине. Впереди нас зловеще простиралась нескончаемая череда холмов, неестественно пустынных, а под ногами снег по дороге был растоптан до состояния жижи.

На центр города уже падали снаряды, и вспыхивали пожары. К нам приближались маленькие отряды всадников и вновь исчезали в сгущающихся сумерках, при этом нельзя было разобрать, свои это или чужие, и через станцию медленно двигались два бронепоезда в направлении Ростова, а дым от их локомотивов хмуро висел в небе.

Доскакав до открытого места за Новочеркасском, Янов собрал 200 казаков, все еще остававшихся с ним, и построил их в шеренги; лица людей посерели и выглядели напряженными в этом бледном свете, храпели кони и били копытами о землю. Когда все вокруг стихло, кроме позвякивания удил, лязга снаряжения и скрипа кожи, он обратился к ним с речью. Он выглядел очень возбужденным и затратил массу времени, занявшись награждением двух или трех солдат. Я так и не понял смысла этой церемонии. Насколько я понимал, в округе уже не было других донских войск, а патрули из трех-четырех кавалеристов, которых можно было разглядеть в полумиле отсюда, были, скорее всего, большевистскими разведчиками. Янов, однако, не обращал на них внимания, и, когда это маленькое представление закончилось, он просто поскакал на юг к переправе через Дон. Его, похоже, совсем не интересовало происходящее вокруг него.

Моя группа скакала в промежутке между его передовым отрядом и главными силами. Уже взошла луна, снег стал ослепительно белым, но и жестким для коней, чтобы ступать по нему не проваливаясь, кроме, пожалуй, тех мест, где дорога была разбита. Свет придавал снегу бледный, трупный оттенок, и эта плоская, голая степь, покрытая замерзшими лужами, казалась бесконечной, так что наша колонна походила на гигантскую змею, ползущую через пустыню. Злой ветер пробирался и под одежду, а впереди нас была холодная неподвижность холмов, лишенных деревьев и вообще какой-либо жизни.