Книга Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Как же влияла на Лихачева «барская любовь»? В 1986 году ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Награда эта никоим образом не «приручила» Лихачева, он по-прежнему считал своим долгом быть в гуще самых острых событий. Весной 1988 года перед Владимирской церковью, как раз там, куда выходили окна квартиры его сурового деда и где Лихачев играл еще мальчиком, начались бурные события. Много дней без перерыва там происходил несанкционированный митинг. Официальный повод — защита исторического дома Дельвига, который власти хотели снести при строительстве станции метро «Достоевская» (мог ли представить себе такую ситуацию Достоевский?). Но на самом деле — это был митинг неповиновения, неподчинения государству, его опостылевшим законам и действиям. Известно было, что Лихачев выразил поддержку демонстрантам. И это еще больше вдохновляло их. Власти, однако, вовсе не думали поощрять подобное своеволие. Обещания свободы, «гласности», брошенные в народ Горбачевым, вовсе не предполагали столь непредсказуемых для власти последствий. Карательную машину никто не отменял — и она заработала. Участники той демонстрации вспоминают, что их участь могла бы быть печальной — и всех спасло лишь личное обращение Лихачева к Горбачеву в их защиту. Горбачев его послушался. Демонстрантов выпустили из кутузки. Дом Дельвига сохранили. Это было победой.

Нужно отметить, правда, что выступления те шли под знаком защиты города, его истории и культуры, что несколько облегчало задачу Лихачеву. Против «защиты культуры» властям трудно было возразить. Также под покровительством Лихачева успехом закончилась демонстрация в защиту гостиницы «Англетер», которой тоже грозила опасность. Таким образом, все больше укреплялся статус Лихачева — главного защитника справедливости перед властями, и он становится популярен и среди бунтующей молодежи — как в свое время Достоевский или Некрасов.

В 1989 году Лихачев согласился баллотироваться в Верховный Совет СССР и на волне огромной своей популярности был избран. На него возлагали очень большие, часто нереальные надежды: «Ну, раз уж Лихачев в Верховном Совете — начнется справедливая жизнь!»

Теперь, когда он ехал на сессию, у его вагона каждый раз собиралась толпа просителей — с просьбами, которые мог решить «только Лихачев». И многие просьбы действительно были «по его теме», и он их старался решить. Нагрузка его еще больше увеличилась. Смеясь, он рассказывал, как однажды вышел из душа голый и вдруг увидел в номере незнакомого человека, который как-то пробрался к нему «с неотложной просьбой». Годы работы Первого съезда народных депутатов было временем огромных надежд. Еще бы — там оказалось столько любимых, уважаемых всеми людей — Михаил Ульянов, Кирилл Лавров, Олег Басилашвили, Ролан Быков, Сергей Залыгин, Виктор Астафьев, Дмитрий Лихачев!

Олег Басилашвили вспоминает:

«Дмитрия Сергеевича необычайно ценили те люди, которых мы называем демократами первой волны… На Съезде народных депутатов возникали ситуации, когда необходимо было чье-то слово, которое перевесило бы демагогию наших оппонентов, коммунистов. Мы всегда пытались прибегать к поддержке Дмитрия Сергеевича и знали, что он никогда не откажет. Этот человек, уже очень немолодой, безотказно приходил на различные совещания, съезды. Откладывал в сторону свои научные дела. Им руководило российское, интеллигентное сознание долга».

Лихачев, в отличие от многих уважаемых людей, которые считали свою партийность делом неприятным, но необходимым, никогда в коммунистической партии не был, и даже ни разу не был приглашен в нее вступить, и тем более в нее не просился — что вполне ясно показывает отношение власти к нему и его к власти. Поэтому и в Верховном Совете он оказался в оппозиции, которая в те годы была необычайно велика и, казалось, сильна (такого больше не повторилось). И он всегда голосовал с демократами по всем вопросам. Но главной его темой была русская культура, и больше всего он говорил о ней — и на Первом, и на Втором съездах народных депутатов. «Культура, — повторял он, — это то, что в значительной мере оправдывает перед Богом существование народа и нации». В своих выступлениях — и с трибуны съезда, и на разных приуроченных к съезду комиссиях, и на сессиях Академии наук, и в Фонде культуры он говорил о самом для него важном, причем не в общих словах, а конкретно: об опасностях, грозящих Невскому проспекту, Соловецкому кремлю, подмосковным усадьбам Шахматово и Мураново, о судьбе церкви Спас-Нередица в Новгороде, о Воронцовском дворце в Алупке, о парках Петергофа, Пушкина, Гатчины, Павловска, Выборга — и о Байкале.

Огромная энергия потребовалась, чтобы пробить важные для него публикации, которые иначе не вышли бы: в «Литпамятниках» — мемуары «монархиста» Александра Бенуа, «Жития византийских святых», в Гослите — «Доктор Живаго». При всей его усталости, он понимал: уйди он с общественной арены — и никто его не заменит.

Тот Верховный Совет был уникальным собранием. Там смогли встретиться выдающиеся люди, которые иначе, в силу чрезвычайной занятости, могли бы и не пересечься — а тут они оказались рядом и попытались вместе что-то сделать… или хотя бы заявить о симпатии и уважении друг к другу. А это так важно для жизни! Пишущие люди очень одиноки, и столь разные персонажи, как Дмитрий Лихачев и Виктор Астафьев, иначе могли бы и не встретиться. А тут — встретились!

Астафьев написал: «…Дмитрий Сергеевич поздоровался со мною и было прошел мимо, но вернулся, подхватил меня под руку и заговорил: „Что, Виктор Петрович, гнусная погода? И на душе паршиво, устали от этой говорильни? Устали от толчеи, устали от гама, от дури и хитрости людской?“ Я кивнул головой, подтверждая догадки академика. Он повернул меня назад и прогулял по двору Кремля, говоря о том, что в России бывало хуже и страшней, что не стоит падать духом… В заключение академик начал настойчиво дарить мне варежки, толстовязаные, из овечьей шерсти, чем окончательно растрогал меня. Варежки, догадался я, связала ему дочь, с которой случилось несчастье, — и от дара такого сердечного и бесценного отказался».

В эту «говорильню» Верховного Совета, в которой опытные аппаратчики уже явно начинали переигрывать хороших людей, Лихачев вносил дух добросердечия, искренности, правильной речи… и для многих делегатов тех лет (у того же Астафьева) то были единственные добрые впечатления.

Всё шло вразнос. Начиная с власти. Горбачев пришел как любимец всего народа — его любила и интеллигенция, и толпа. Часто повторяли по телевидению такой эпизод: он — симпатичный, улыбчивый, так не похожий на прежних угрюмых вождей, стоит перед толпой, и из нее несутся восторженные крики: «Ближе! Ближе подойдите!» Горбачев делает шаг, другой. «Еще ближе!» — «Так куда ж ближе!» — простодушно, обаятельно улыбается Горбачев. Было время счастья, обоюдных надежд, бесстрашного хождения Горбачева в народ… Неслучайно офицеры его личной охраны оставили о Горбачеве неприязненные воспоминания: пренебрегал их работой! Вот Брежнев — тот охрану понимал, как к родным относился. Поэтому и просидел так долго. А Горбачев — тот охрану не понимал! И она ему отомстила.

Вячеслав Всеволодович Иванов в своих воспоминаниях пишет, что Лихачев не скрывал своей близости с Горбачевыми, рассказывал о посещении их семьи. На вопрос Иванова, что же все-таки за человек Горбачев, Дмитрий Сергеевич, задумавшись, ответил вдруг весьма неожиданно: «Очень одинокий!»