Книга Рыжая племянница лекаря - Мария Заболотская

На камнях, из которых был сложен колодец, я заметила знаки, напомнившие мне те, что попадались на глаза в подземельях дворца. Раньше я бы не задумалась над тем, какой смысл присущ им, однако теперь сразу сообразила: у этого источника есть свой древний дух-хранитель и следует проявить к нему уважение.

Пошарив в кармане, я нашла медный скойц и бросила его в колодец. Это простое движение приковало к себе внимание всех моих спутников, которые до сих пор казались полностью занятыми собственными мелкими заботами — все торопились подкрепиться перед тем как продолжить путь.

— Жертва духам! — возмущенно воскликнул брат Жиром, имевший на меня особый зуб. — Глазам своим не верю! Недаром же вас, юная госпожа, постиг тяжкий недуг! Хоть богам и неугодно порицание слабых и убогих, но, думается мне, мое возмущение покажется им справедливым. Уж вам-то должно быть известно, что дружба с духами добром не оборачивается! У богов мы ищем защиты от их темных сил, вы же продолжаете им поклоняться…

— Темна сила у духов, пришедших из иных миров, — не сдержалась я. — Хранители домов, лесов и полей — давние союзники людей и принесли вечную клятву не вредить нашему племени!

Слова эти вызвали столь явный ужас, что я прикусила язык, однако было поздно: и монахи, и паломники принялись восклицать: «Что за недостойные речи! Грех!»

Я хлопнула себя по лбу, пребывая в сильнейшем расстройстве, — можно было сообразить, что о старых порядках не стоит заговаривать в присутствии тех, чья воля эти порядки изменила. Да что там — еще недавно я сама бы немало испугалась, услышав подобные речи, ведь о различиях между духами до недавних пор ничего не знала и безобидные причуды дядюшки Абсалома, жертвовавшего духам то зерно, то хлеб, считала стариковской блажью. Но дело было сделано, и мне оставалось разве что отойти в сторону, пробормотав невнятные извинения. Я знала, о чем сейчас толкуют монахи с переполошившимися богомольцами: наверняка там сквозь зубы перечислялись все мои родовитые покровители, мир с которыми стоил того, чтобы стерпеть в своих рядах паршивую овцу. Путь наш должен был занять три полных дня и ночи, и я приуныла — само по себе путешествие относилось к скучнейшим затеям в мире, но теперь вдобавок ко всему мне предстояло стать изгоем в кругу самых несчастных и обездоленных жителей Таммельна.

К вечеру я совсем выбилась из сил, и осознание этого стало горче иного предательства. Тело отказывалось мне служить так, как я привыкла, и мне приходилось переставлять ноги, скрипя зубами от натуги и едва сдерживаясь, чтоб не кряхтеть непрерывно, точно дряхлая старуха. Но просить о преждевременном отдыхе я не стала бы, пусть мне пришлось бы ползти за паломниками, как ящерица извиваясь в пыли.

Когда пришло время остановиться на ночь, я едва смогла достать из сумки свои съестные припасы. Монахи раздавали паломникам медовые хлебцы, сушеные фрукты, отлили в наши кружки немного сладкого красного вина. Не обошел брат Жиром и меня, хотя по его насупленному лицу было видно, что тратить доброе вино на столь нечестивых людей он считает щедростью, излишней даже для богов. Я же была так слаба, что попросту приняла его дар безо всяких дерзких замечаний и, устроившись в отдалении от остальных, жевала хлеб, не чувствуя его сладости.

Монахи развели большой костер, вокруг которого путешественники улеглись, кутаясь в плащи. Меня не звали поближе к огню, да я и сама понимала, что никто не захочет спать рядом с человеком, который якшается с ночными духами. Кто знает, не придут ли они расчесывать мне волосы своими длинными когтями? Не сидит ли у меня в груди какой-то подлый бес, выжидающий подходящего часа, чтобы при луне выбраться наружу и украсть у честных людей то ли жалкие остатки здоровья, то ли припрятанный кошелек со скойцами и серебрушками?.. Я вздохнула, поплотнее закуталась в свой плащ и прилегла у корней большого дерева, чувствуя, как из небольшого леска, на опушке которого мы остановились, все сильнее тянет сыростью и прохладой.

Сон мой был некрепок и тяжел — слишком болели ноги, донимал холод, однако я не сразу поняла, что меня тихонько толкают в бок, пытаясь разбудить.

— Рыжая! Эй, рыжая! — шептал кто-то, плохо различимый в темноте.

Я резко приподнялась, на мгновение забыв, кто я и где нахожусь, — мне показалось, что я вернулась во времена бродяжничества. Костер все еще пылал и потрескивал, однако тот монах, что был назначен часовым на первую половину ночи, крепко спал, протянув ноги к огню. Его легкомыслие можно было понять: на паломников и монахов редко нападали разбойники, ну а опасных хищников в этих лесах водилось немного.

Но все же кто-то тайно подобрался к нашей стоянке — я видела темный силуэт, настороженно замерший рядом со мной. Мне подумалось, что это может быть лесной дух, почуявший на мне метки своих дворцовых собратьев, но догадка не подтвердилась — ночной гость, убедившись в том, что я не собираюсь сразу поднимать шум, придвинулся, обдав меня ароматами дешевой харчевни, и торопливо прошептал:

— Тебе грозит опасность! Нужно уходить отсюда и затаиться в каком-нибудь овраге, да побыстрее!

— Это еще почему? — я не собиралась верить словам незнакомца, чьего лица не видела, а по запаху к тому же безошибочно определила беспокойного завсегдатая злачных мест. — Кто ты такой и что здесь делаешь?

— Ты меня не помнишь, наверное… — он говорил сбивчиво, и я заметила его странный, чуть гнусавый выговор, вызвавший в памяти пузатых и угрюмых северян, обвешанных оружием, которых я пару раз встречала еще в Олораке. — Утром… у городских ворот я поблагодарил тебя, когда ты остановила божьего слугу, впавшего в грех гнева и решившего не дожидаться божьей кары для своих обидчиков, — тут ночной пришелец не сумел сдержать смешок, и в моей памяти всплыл неясный образ того, кто окликнул меня утром, но ни лица, ни одежды я припомнить так и не смогла. Единственное, что я могла сказать с определенностью, — то был молодой оборванец, с которым я бы не решилась заговорить и в те времена, когда сама бродяжничала по Лаэгрии.

— Так уж вышло, что вскоре после этого я зашел в один кабак, где свел случайное знакомство с какими-то господами не самого достойного вида… Я не так давно прибыл в Таммельн, но такие люди есть везде, и я хорошо знаю эту породу, — он снова тихонько хохотнул. — Они обсуждали одно прибыльное дельце — грабеж повозки, которая следует вместе с паломниками в монастырь. Прошел слушок, что она нагружена не одними съестными припасами и отправлена без охраны потому, что к ней не хотят привлекать внимания. Уж не знаю, сколько в этом правды — ребята эти умом особым не блистали, иначе бы не звали в подельники первого попавшегося собутыльника. Я сказал, что мне не нужны сейчас лишние неприятности, и мы разошлись по-доброму. Сегодня ночью они хотят на вас напасть, едва догонят, а нагнать вас даже кучке глупых пеших разбойников не составит труда, тащитесь вы, как снулые мухи. Думаю, я не намного их опередил, так что времени у тебя в обрез — уходи от повозки, и подальше.

— С чего бы мне верить, что ты говоришь правду? — Сон с меня как рукой сняло, и множество самых черных мыслей сменили одна другую, чтобы в итоге сплестись в тугой клубок. — Ладно, допустим, монахов и впрямь хотят ограбить… Но отчего тебе взбрело в голову предупреждать меня? Ты имени моего не знаешь, как и я — твоего!