Книга Тайники души - Линн Остин

– Иди сюда, сынок.

Судя по раздавшимся всхлипам, Гейб взял мальчика на руки. Думаю, мы плакали втроем, потому что когда Гейб снова заговорил, его голос дрожал.

– Послушай, Люк, послушай как следует, малыш. Каждый из нас совершает в гневе нехорошие поступки, и мы всегда потом о них сожалеем.

Я вспомнила злые слова, которые бросила папочке, и подавила всхлип.

– Но Бог знает, что в глубине души нам жаль, и прощает нас. А затем нам нужно простить самих себя. Но послушай. Ты слушаешь, Люк? Смерть твоего деда – это не твоя вина, малыш. Это не так! Даже если бы в тот же момент, когда упал твой дед, ты побежал за помощью, это ничего бы не изменило. Понимаешь? Ему не помог бы ни ты, ни доктор – никто! Ты не должен себя винить.

Люк заплакал тем разрывающим сердце плачем, который, я знала, исцелит его. Я быстро повернулась и выскочила из амбара, чтобы оплакать все, что потерял мой сын.

Лишь когда пришло время идти в кухню, чтобы помогать тете Батти с ужином, я вспомнила слова Гейба: «Я был первенцем!» Как и Мэтью.

– С Бекки все в порядке? – спросила я тетю, доставая из ящика нож и помогая ей чистить картофель.

– Да, все нормально. Мы немного поговорили. Ты выяснила, что случилось с бедным малышом Люком?

– С ним поговорил Гейб, – ответила я. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. – Тетя Батти, а Мэтью, когда был маленький, заикался?

Услышав мой вопрос, тетя выронила картофелину, и она покатилась по столу. Быстро поймав ее, женщина похлопала меня по руке.

– Не волнуйся о сыне, он перерастет заикание!

– Как и Мэтью?

Тетя не ответила, тщательно счищая кожуру тонкой непрерывной полоской (у меня, кстати, никогда так не получалось).

– Несчастья преследовали Мэтью с момента его зачатия, – наконец проронила тетя Батти. – Я всегда гадала: а вдруг его судьба была бы более счастливой, если бы Лидия отдала его на усыновление, как я и предлагала. Конечно, тогда бы все эти годы мне пришлось терпеть Фрэнка Уайатта.

За ужином я ничего не сказала Гейбу, но, после того как мы поели и закончили мыть посуду, пошла в амбар, желая поблагодарить его за помощь Люку.

В мастерской, где спал Гейб, горел свет. Я постучала в дверь. Он не ответил, поэтому я открыла дверь и заглянула внутрь.

– Гейб?

Мастерская была пуста. Недалеко, на перевернутом ящике для яблок, стояла пишущая машинка Гейба. В нее был заправлен листок бумаги, на котором было что-то написано. Казалось, Гейб вышел совсем недавно, ненадолго прервавшись. Любопытство взяло верх, и я нагнулась, чтобы прочитать:

Мой отец повсюду. Нет его фотографий, нигде не разложены трубки или табак, не стоят его любимые стулья, напоминая о привычках и жестах, но все равно он царит везде. Он в ветре, врывающемся через открытую дверь амбара и вздымающем пыль, которую я забыл подмести. Я слышу его голос, чувствую его осуждение при виде расшатавшегося столба в заборе или инструмента, который не повесил на место.

Я вернулся, желая загладить вину. Вернулся, потому что скучал по земле и мечтал о доме все те годы, что был в отъезде.

Маршируя по Франции, мимо полей и амбаров, я постоянно слышал их зов, приглашающий взять лопату и перевернуть чернозем или войти в амбар и вдохнуть знакомый запах лошадей и сена.

Однажды мне сделали выговор за то, что я нарушил строй, чтобы погладить кобылу по желто-коричневому крупу и почувствовать под рукой грубый конский волос. Я предложил французскому фермеру свой недельный запас сигарет просто за то, чтобы он разрешил войти в его хлев и подоить единственную корову.

Я ненавидел отца, но любил землю. В конце концов любовь оказалась сильнее, чем ненависть, и привела меня домой. Я так любил смену сезонов в садах, волнующую красоту голых деревьев на фоне зимнего неба, розовое кружево цветения весной, налитые плоды летом, похожие на драгоценные камни, огненно-желтую листву, готовую к осеннему жертвоприношению.

Я приехал домой, чтобы загладить вину, сказать, что сожалею о горьких словах, брошенных на прощанье. Но уже поздно. Отец умер. И в то же время он везде, и я не могу остаться.

Я сдержу обещание и сохраню урожай, но отец все еще здесь, и ничто из того, что я делаю, ему не нравится. Я никогда не буду счастлив в том месте, где познал столько боли…

Я выскользнула из мастерской и вернулась в дом, как никогда прежде уверенная в том, что Гейб – это Мэтью Уайатт. Но что мне теперь с этим делать? Я тоже любила это поместье и до смерти боялась его потерять. Я также боялась, что влюбилась в Гейба, и была уверена в том, что вскоре его потеряю. Разве он не написал только что о том, что не может остаться? Все так запуталось, что я боялась: мне не распутать этот клубок. Наконец я решила подождать и посмотреть, к чему приведет расследование Джона Уэйкфилда и какой ответ он получит из Вашингтона.

Тем временем пришла пора косить сено, вязать снопы и складывать их на хранение в амбар. Это была тяжелая, неприятная работа: сено очень кололось. Нам помогали Джимми и Люк. Школа закрылась на несколько недель раньше: у округа закончились деньги, и было нечем заплатить учителям.

Мы работали с рассвета до заката, и в конце каждого жаркого дня Гейб водил мальчиков на пруд тети Батти купаться.

Однажды я увидела, как он снимает рубашку, и мельком заметила ужасный рваный шрам возле сердца.

– Через несколько недель начнут приезжать работники, чтобы собирать вишню, – напомнила мне однажды утром тетя Батти, после того как мы закончили заготовку сена.

– Да, вы правы. Нужно прибрать в пристройках для временных рабочих и постирать белье. Я делала это каждый год, еще когда были живы Сэм и Фрэнк, поэтому хотя бы эта работа будет для меня привычной.

Мы с тетей Батти работали все утро, наполняя свежим сеном матрасы. Вдруг по дороге, ведущей к дому, проехал старый тарахтящий «Форд». Я сразу догадалась, что такая древняя машина могла принадлежать только мистеру Уэйкфилду. Он вышел из автомобиля и поприветствовал нас, поклонившись и прикоснувшись к шляпе.

– Доброе утро, миссис Уайатт, миссис Гибсон! Как поживаете, дамы?

– Все в порядке, Джон! – ответила тетя Батти. – Рада снова вас видеть!

Судя по выражению тетиного лица, она была счастлива, что поверенный назвал ее по фамилии мужа. Это был для нее более ценный подарок, чем, например, миллион долларов.

– Вы не против пройти в дом и выпить чашку кофе, мистер Уэйкфилд? – предложила я.

Мистер Уэйкфилд держал в руках портфель, и я хотела сесть, на тот случай если он приехал сообщить важные новости.

– Да, конечно, с удовольствием. Надеюсь, я не отвлекаю вас, дамы. Вижу, вы очень заняты…

– Давай, лапочка, иди! – предложила тетя. – Я справлюсь пока без тебя.