Книга Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева

«Выхожу один я на дорогу…» Герой Пушкина, даже если один выходит, всегда найдет там кого-то! Пейзажи, природу, товарища! Герой же Лермонтова одинок всегда… Одиночество – центральная тема всего его творчества, но зато эту тему он исследует, изображает так глубоко, как никто ни в русской, ни в мировой литературе… Хотя, по правде говоря, именно русская литература отличается тем, что герои, не найдя себя, своего места в жизни, бегут. И тут оказывается, что герою русской литературы некуда убежать! И он бежит в смерть… Таков Лермонтовский Мцыри. Он бежит из монастыря, чтобы посмотреть мир, но возвращается к смерти. Онегин – безусловно, беглец. У Тургенева все герои, сплошь как один, убегают. Про Достоевского и говорить нечего. У Чехова только эти фигуры и есть. У него даже рассказ есть, который называется как поэма Лермонтова – Беглец. Чацкий – идеальный беглец. Я бы даже сказал, что Илья Ильич Обломов беглец! Беглец из этой жизни… – Профессор снимает и снова надевает очки. – Русская литература всегда задавала два вопроса: есть ли бог, и есть ли бессмертие. Европейская литература таких вопросов не ставила. Как выжить, как добиться положения в обществе. Европейский герой борется с действительностью, борется и побеждает. Русский герой отказывается от борьбы, не ответив на главные вопросы. Без них он не видит смысла в борьбе. Поэтому бегство, поэтому одиночество… Лермонтов был первым, кто изобразил тотальное, неизбежное, экзистенциальное одиночество Че-ло-ве-ка…

Академический час истёк, но лекция не заканчивается. Организаторам приходится напомнить лектору о времени.

– Можете что-нибудь возразить! – обращается Профессор к слушателям, приподнимая очки и блестя весёлыми глазами.

Встает журналистка из Красноярска. Судя по радостному лицу, она собиралась выпрыгнуть, но тяжелый низ затормозил её.

– Вот вы говорите одиночество! Но Господь наш спасает от одиночества! Нужно идти к Господу, он дает это спасение!

Деликатная, одними глазами, ироничная улыбка Профессора говорит больше, чем вся антирелигиозная пропаганда.

– Каким же образом, позвольте узнать? – спрашивает он, склонив набок седую голову.

– Верующие люди обретают родственников! – горячо отвечает девушка.

– Насколько я понимаю, родственники это люди, близкие по крови. Их нельзя приобрети больше того количества, которое уже есть, – осторожно сообщает Профессор.

– Я имею в виду духовное родство, духовную близость!

– Позвольте возразить вам, сударыня. Литература, да и обычная жизнь знает массу примеров, когда люди были близки духовно, а потом расходились и становились врагами.

– Правильно! Потому, что эти люди были разделены! Церковь – спасение от одиночества. Она и переводится и с греческого, и с еврейского как «собрание». Она создана для того, чтобы мы там собирались вместе!

– Сударыня, Вы полагаете, во времена Лермонтова не было церкви? Или эта простая мысль не приходила ему в голову?

– А вы знаете, как важно встретить на своем пути к Господу хорошего проповедника, такого, как наш Красноярский протоиерей, отец Геннадий Фаст! Я вот слушаю его проповеди, и знаете, как хорошо, светло становится!

Профессор морщится.

– Сударыня, Вы пришли к вере? Вам хорошо?

– Я только на пути к Господу нашему, но уже чувствую в себе такие необыкновенные перемены! Очень, очень хорошие!

– И хорошо! Очень рад за вас! Есть ещё вопросы? – с надеждой обращается Профессор к залу.

Встает журналистка из Молдовы. Мотнув светлой головой, она выступает громко, с хорошей дикцией:

– У меня такой вопрос. При том, что Лермонтов – один из моих любимых писателей, я все-таки не понимаю. Он все время писал об одиночестве. И сам он был одинок по жизни. Но если ты одинок – работай над собой, меняйся, расти, находи друзей, которые тебя поддержат в самой тяжелой ситуации, делай что-нибудь! Но он ничего этого не делает! Значит, я делаю вывод, что он считает себя выше людей? Если не идет к людям? Он считает ниже своего достоинства идти к людям, считает их настолько ниже себя? Так?

Профессор улыбается чуть снисходительно и устало.

– Нет, не так. Он не считает себя выше. Он… как вам это объяснить… вообще не мерит себя людьми… Ведь, чтобы считать себя выше или ниже, нужно сравнивать себя с другими, и тогда сказать – я выше вас. А он – один. Как поэт в стихотворении «На смерть поэта»

– «Один как прежде и убит…» Он первым осознал глобальное одиночество человека… От него уйти нельзя…

Больше вопросов нет.

Сутулая фигура Профессора в разочарованных башмаках удаляется в сторону таблички «выход». Выход есть, но идти ему некуда, кроме новых слушателей с их старыми вопросами, которые, возможно, одни и способны избавить от одиночества.

Слушатели Школы журналистского мастерства шумно покидают стулья конференц-зала, превращая его улыбку в пустоту полукружий.

Забытый на сиденье, одиноко белеет блокнот…

Света есть!

1

– Слушаю вас. Что будете кушать? – тётка раздатчица напоминала матрёшку – железнодорожника. Обеденное время заканчивалось, а поезд из подносов все громыхал на стыках вдоль ее отполированных боков. Мой поднос с одинокой вилкой подъехал к варёным крабам тёткиных ручищ. Голодная ассоциация…

– Рыба еще осталась? Здрасьте! – бодро поинтересовалась я.

– Рыба по-гусарски закончилась. Тефтели, бефстроганов и солянка, – устало перечислила тётка и шевельнула клешнями.

– По-гусарски – это как? С лихо закрученными костями? – пошутила я и запнулась – идиотская манера шутить в самых неподходящих ситуациях.

Матрёшка взялась за половник.

– Возьмите тефтели.

– А они из чего?

– Хорошие.

– Ну, давайте…

– Хлеба надо?

– Лучше зрелищ, – снова сморозила я. Вот тупица.

Две лысых тефтельки в оспинках риса сиротливо жались друг к другу. Это были, наверное, два брата. Туманным осенним утром они выдвинулись по грибы, но младший, слегка приплюснутый, шумно загребал ногой, и их услышал повар, бродящий неподалёку в поисках отдохновения. Или нет, это пара влюблённых, у которых таки получилось умереть в один день. В погожий октябрьский денек, когда бордовым от желаний листьям хочется унестись подальше, а двум влюбленным тефтелькам слиться в одну большую тефтелину и замереть от счастья…

– Приятного аппетита! К вам можно присесть? – дама в зелёной шали нависла над моими лирическими раздумьями шерстяной тучей. Любезно улыбаясь, она уже тащила к себе за спинку упирающийся стул.

– Спасибо. Конечно.

– Благодарю вас. Татьяна, если не ошибаюсь?

– Да.

– Очень приятно. Меня зовут Остроконечная Алла Павловна. Мне сказали, что теперь Вы будете заниматься нашим журналом.