Книга Аппетит - Филип Казан

Он протянул мне пергамент. Я стоял, глядя на засаленный сверток, на петли и штрихи чернил. Потом взял послание из рук Арриго, чувствуя, что мне доверили нечто хрупкое, как золотой лист. Сломал печать и медленно развернул письмо.

Нино!

Дорогой мой Нино! Я пишу тебе, хотя даже не знаю,

жив ли ты еще. Но если это попадет тебе в руки, то я буду знать, что ты цел и невредим. Я буду счастлива в тот миг, когда твои руки коснутся пергамента. Знай также, мой дорогой, что и я цела и невредима. Надеюсь, тебе есть до этого дело. Мне не кажется невозможным, что тебя это может почти совсем не интересовать. Я молюсь, чтобы произошедшее не очень сильно тебя изменило. Я молюсь, чтобы ты жил жизнью, настолько отличной от моей, насколько это в Божьих силах.

Я слышала, что ты уехал в Рим, сплетни дошли через Бартоло, ведущего дела с палаццо Медичи. А Арриго рассказал мне, что на самом деле случилось в тот день.

Я не буду больше об этом упоминать, только скажу: для моих глаз это не выглядело розыгрышем и я бы с радостью бросила вызов каждому злому языку во Флоренции, спустилась и уехала вместе с тобой. Мой Нино, ты невинен в моих глазах, и в тысячу раз более того, но не в глазах Бартоло, ты должен это помнить. Он не простил тебя и, боюсь, никогда не простит. Прощение, как и милосердие, – качества, чуждые его сердцу. А Марко полон ненависти.

Не возвращайся во Флоренцию, Нино. Ты не будешь в безопасности в нашей республике, пока они оба живы.

Если тебе когда-нибудь приходило в голову тревожиться за меня, то не стоит. У меня все вполне хорошо. Моя жизнь не слишком изменилась. Я по-прежнему живу в комнате с окном, и если оно выходит на другую улицу, то так ли уж сильно одна улица Флоренции отличается от другой?

Мой муж – я теперь жена, как ни странно это писать, – не беспокоит меня. Он стар и хотя пребывает в добром здравии, но может только попытаться исполнить супружеский долг – достаточно, чтобы не возникло вопроса об аннулировании брака, но не более. К счастью, не более. Мессер Бартоло сознает свою немощь, и это, пожалуй, достаточное наказание для гордого человека.

Его единственный грех, кроме вспыльчивости и полной поглощенности собственным величием, – это желание получить игрушку, которой он не может воспользоваться. Я эта игрушка и пока что лежу, заброшенная, на пыльной полке. Я жалею Бартоло слишком сильно, чтобы ненавидеть его, и я рада этому, потому что мой мирок слишком мал, чтобы вместить такие сильные вещи, как ненависть. Хотела бы я, чтобы не оставалось места и для страха, но, увы, я боюсь Марко. Впрочем, хватит уже о Барони.

О! Я забыла на мгновение, что я одна из них, и это такая сладкая забывчивость.

У меня есть две отдушины, так что я счастлива.

Об одной тебе придется расспросить Арриго, потому что пересказывать это здесь – только зря тратить время и чернила. Другая – ты угадал? – наш милый монастырь Санта-Бибиана. Бедная сестра Беатриче до сих пор жива. Мы говорим, что Господь, должно быть, держит ее для какой-то великой цели – вероятно, чтобы спасать меня от Барони, пусть даже на пару часов в неделю.

Заканчиваю письмо. Арриго ждет в часовне. Он верит, что сумеет тебя отыскать. Я буду лежать на холодном камне перед Богоматерью каждый день, пока не получу от тебя хоть словечко. Я буду непрестанно молиться, чтобы мои слова достигли тебя и чтобы ты прочитал их хоть с какой-то теплотой.

Если Арриго найдет тебя и ты прочтешь это письмо, пришли мне в монастырь какую-нибудь весточку: о своих делах, о месте, где ты живешь. Я не буду просить о большем. Я не могу надеяться на большее. Не смею сейчас надеяться на слишком уж многое.

Тессина ди Бартоло Барони

Я очень аккуратно сложил письмо, потом снова развернул и пробежал взглядом по причудливым петлям и штрихам почерка Тессины. Рука Тессины… Я снова сложил пергамент и тупо стоял, держа его перед грудью. Меня трясло, будто я только что пробежал Рим из конца в конец.

– Значит, ты видел ее? – спросил я, стараясь смотреть на Арриго, хотя мой взгляд все время убегал к стайке голубей, кружащих в небе и рассаживающихся на крыше напротив.

– Я видел ее, – мягко ответил Арриго. – В монастыре. Она написала? Это было так странно: она послала письмо моему отцу сколько-то месяцев назад, прося меня встретиться с ней в Санта-Бибиане в любую среду месяца, если я когда-нибудь вернусь во Флоренцию.

– И с ней ничего не случилось? С ней все хорошо? Она выглядит так же?

– Совершенно.

– Она тебе что-нибудь рассказала? Про Марко Барони? По-моему, она пытается сказать…

– Там ничего плохого, Нино, успокойся. Марко, конечно, полный придурок, но он до чертиков боится своего отца. Тессине он ничем не угрожает. Боюсь, ее судьба такая же, как у десяти тысяч других замужних женщин Флоренции. Ее положили в ящик, как договор. Думай об этом так: для Барони Тессина – вложение денег, так что она в такой же безопасности, как любой из складов Бартоло с фламандским сукном.

– А эта другая штука? Она говорит, у нее есть еще какая-то отдушина и что ты мне об этом расскажешь.

– А! Твой приятель Сандро Боттичелли, который посылает тебе любовь и поцелуй, решил, что Тессина – единственное лицо, которое он отныне будет рисовать. Он видел картину, которую написал с нее Росселли, – ту самую Богоматерь, наверное. Бартоло показывал ее на венчании. А тут Синьория дала большой заказ, и ему удалось заполучить Тессину в модели. Сандро теперь знаменит, и Тессина тоже.

– А что об этом говорит Бартоло Барони?

– О, судя по всему, это раздуло его самовлюбленность до невероятных размеров. Он женился на прекраснейшей женщине во Флоренции и делает все, чтобы каждый об этом знал.

– Значит, будут еще картины?

– Сандро снова ее пишет – возможно, прямо в этот момент. И конечно же, другие художники дерутся за право тоже писать ее.

– Это странные новости, Арриго, но чудесные. А она что-нибудь сказала?

– Дара речи она не лишилась. Ты об этом спрашиваешь?

– Ну перестань, Арриго! О чем она говорила?

– О крыше монастыря, о ценах на куриные потроха…

– Ублюдок! Она что-нибудь говорила обо мне?

– О тебе? Боже правый! Что стало с тобой в этом ужасном городе, Нино? Это ты играл в кальчо за Черного Льва или какой-то другой Нино Латини? Это ты дрался с Бальдассарре Венини у бань Сан-Микеле Бертельди, потому что он наступил тебе на башмак? Ты же флорентиец, парень! – Он расхохотался. – Но да, она заманила меня в этот проклятый монастырь не для того, чтобы обсудить мои всевозможные подвиги. Она обо мне вообще ни разу не спросила. Доволен?

– Доволен, – ответил я, присоединяясь к его смеху, пусть и без особого веселья. – И ты сказал, были какие-то трудности с письмом?

– Это было потом и с монастырем никак не связано. Я наткнулся на Марко Барони у «Кьяссолино».