Книга Москва-bad. Записки столичного дауншифтера - Алексей Шепелёв

В историю я не углублялся, но всё равно, ловя обрывки экскурсионного вещания, о чём-то думал, что-то воображал, а иногда в часы сидения наедине со стенами как бы чувствовал её…

Иногда мне и впрямь чудилось, что уместны какие-то параллели: вот я стучу зубами, мню, что всех и вся выше, могу судить-рядить…

Гиды выдают лишь самое обычное, бегло, чтоб не замёрзнуть, да и «народ не поймёт» (у нас всегда все за него решают). А рассказать тут есть что. Может быть, даже нам, смотрителям, сразу по-другому бы пришлось взглянуть на своё унылое сидение… Сто лет назад, в 1913-м, настоятелем собора стал протоиерей Иоанн Восторгов, расстрелянный большевиками и причисленный в наше время к лику святых. О том, что первым смотрителем стал протоиерей Иоанн Кузнецов, в 1920-х годах в одиночку поддерживающий порядок в ставшем музеем храме. Стёкла были выбиты, прохудилась крыша, зимой внутри церквей лежал снег. В начале других веков то ли поляки, то ли французы приспособили подклет под конюшню. Не слышал я тоже про подземные ходы, прорытые при Иване Грозном, про разрушенные советской властью монастыри, или про то, как когда немцы стояли под Москвой, основные объекты Красной площади маскировали – то рисунками, то выкрашенными в белый цвет фанерными щитами, а купола соборов перекрасили в серый… (Теперь уж такое вряд ли поможет!..) Непременно рассказывают, но как-то туманно, что в октябре 1917-го кто-то выстрелил из чего-то и показывают трещину в стене церкви Входа Господня в Иерусалим. Но не говорят (или я не слышал) о П. Д. Барановском – Петре-камне – архитекторе-подвижнике, спасшем десятки церквей. По легенде, когда в 1936 году решили снести собор и уже заложили взрывчатку, он заперся внутри. По другой версии, «просто» послал резкую телеграмму Сталину. В отличие от Наполеона, приказавшего срыть, сравнять с землёй воодушевляющий русских необычный храм, отец народов всё же образумился.

Во время войны, вспоминают старожилы, вместо музея здесь работала мастерская глухонемых, да была ещё керосиновая лавка!..

Ну, и конечно, слишком сложно про апокалиптическую символику. Собор Покрова на Рву не как отдельная церковь строился, не как собор даже, а как град церквей – об этом иногда всё же упоминают – соотносимый с Небесным градом. Восемь глав, расположенных вокруг центрального шатра, восьмиконечная звезда в плане: число 8 символизирует день Воскресения Христа, грядущее в силе и славе Царствие Небесное – Царство «осьмого века», которое наступит после Второго Пришествия – после конца земной истории, связанной с апокалиптическим числом 7. В православии апокалипсис (греч. «откровение») – выражаясь пружинисто-мишурным языком позитивных психологов – будущее, навстречу которому мы открываемся (хотя вначале там есть и кровь).

А тут, понятно, всё суета и тлен, всё это надо преодолеть, а не лелеять.

Наташа в апреле «неожиданно нас покинула» – не волнуйтесь: просто перешла в экскурсоводы. Она и теперь иногда улыбалась или заговаривала со мной – но никак не во время экскурсии, а строго после неё.

В её интонациях показалось было нечто новое, но «побыстрее оттарабанить» – видимо, насущная потребность, даже некое мастерство. Посему практически у всех, как на пластинке, почти дословно одно и то же (то ли дело у Ани были экскурсии в музее Есенина!), и лишь иногда проскакивает некая отсебятина, граничащая с делириумом. (Пытаются «развенчать мифы»: заученное каждым школьником про ослепление зодчих – бредятина, а теперь не менее экзальтированная версия: Постник и Барма – одно и то же лицо!). «Ни один из этих цветочных узоров (здесь их тысячи) не повторяется! А вот здесь, смотрите, ребята и уважаемые товарищи взрослые… видите?.. (никто ничего не видит). По легенде, здесь главный мастер запечатлел в цветочном узоре лицо своей возлюбленной, красавицы Забавы (или Любавы). Вот глаза, видите?.. вот…» Все кивают и улыбаются.

Когда группа в высшей степени довольных и наперебой лично выражающих признательность экскурсоводу удалилась, я специально подходил смотреть. Понятно, никаких «очес» там нет, и цветков вряд ли по всему собору наберётся больше тысячи (это восстановленная роспись), а главное, что в 16 веке даже самому самозабвенному от собственной славы мастеру такой романтический бред вряд ли пришёл бы в голову, а коли пришёл, то при Грозном достаточно было лишь намекнуть на нечто подобное, как покатилась бы она, буйная, тут недалеко, по Лобному.

Когда же, нарушив мои круги размышлений, ко мне обращались, стоя на распутье и не зная, куда идти сначала, а куда потом, я отвечал: «There are eight churches around the main. You may go by circle», – и кружил в воздухе пальцем.

На самом деле – я где-то внутри ощущал – я тоже кружусь, и даже особые внешние обстоятельства, будто специально подстроенные для борьбы с собственным малодушием и маловерием, не могут меня вывести.

Многие иностранцы, сделав круг, и с недоверием понимая, что всё, вот, в принципе, выход, с присущей им наивной деловитостью осведомлялись: «Могу я подняться ещё выше?» – и тыкали пальцем в самую вышину шатра. «Можете, – улыбаюсь иногда, – только это зависит от вашей веры».

Глава 9. Туалет, покурить… помолиться – Чернобыль, город N… Небесный Иерусалим

Утром, отправляясь на пост наверху вслед за вечно шныряющим вперёд Гяуром, я взял за правило незаметно заруливать в круглую комнатку на первом этаже, где на стенде представлен уже упомянутый покров на раку Блаженного Василия шитья чуть ли не самой царицы Ирины. Оглядевшись, что никого нет, я прикладывался к святыне за стеклом, произнося короткое обращение-прошение, к иконам (тоже за стеклом), и отходя, кланялся, касаясь рукой пола. Всего каких-то полминуты. Иногда сразу сам включал здесь свет и подсветку. Сначала я заопасался, нет ли видеокамеры, но потом всё проверил: нет. А то посмотрят и совсем сочтут умственно больным: «православнутый» и т. д. – такие времена и нравы.

Однажды я застал, как так же скрытно Лена (которая, помните, устраивалась вместе со мной) зашла в церковь Василия Блаженного и, крестясь, приложилась к мощам под аркой. Тоже считанные секунды. Я это тоже несколько раз делал, но всё же, чтобы не обращать на себя внимания, заходил в комнату с покровом. Я своих убеждений не стесняюсь, но в то же время как бы и стесняюсь: понятно, в таком мире за нами лишь меньшинство и маргинальность, а подвергать свою едва затеплившуюся веру хоть каким-то насмешкам (вполне возможным) нынешних всезнаек Гяуров и Анфис…

Номинально – пожалуйста: все крещёные, кругом «пропаганда», «возрождение», храмы строятся…

Часто я в этом русле размышлял о Тамбове.

Вечно являясь нарицательным понятием провинциальности, город на глазах похорошел. Теперь это, если верить официальным телеотчётам, один из чистейших и благоустройнейших городов страны. Главные улицы и впрямь прилизаны и все в цвету, в экибанах и транспорантах, по сравнению с ними в спальные районы столицы приезжаешь, как будто попал в декорации неоптимистичного компьютерного шутера. Но главное – потребительский рай. Раньше, в волчачьем городище, где жил я, через каждый шаг можно было попасть в рыгаловку-рюмочную, что угодно купить выжрать можно было на каждом шагу: пиво, водка и вино продавались в любом ларьке в любое время суток. Сейчас же всю магистраль Советской и прилегающих к ней улочек занимают сплошные салоны (начиная от парикмахерских и заканчивая торгующими иномарками), разбавленные через один супермаркетами. (В Москве, чтобы подешевше оболваниться в таком салоне и заскочить в пару нужных магазинов, придётся намотать километров полста!) Теперь возросли на истощённом чернозёме даже и «Макдональдс» с «Ашаном» – чего ещё надо. Для культурного досуга и развития, правда, ничего не делается: кинотеатр с самым отъявленно попсовым голливудским репертуаром да пивные шатры с шансоном близ колеса обозрения – кого сейчас этим удивишь и озаботишь? Появились, правда, как сорняк после дождя, вместо тошниловок «рок-клубы» всякие (тоже пивные), но там в основном настоль тошнотворную сейчасошнюю рок-дрянь исполняют, поневоле запросишься в 90-е, в рыгаловки и бандитский «Чернобыль».