Книга Бокал вина - Иван Жагель

— Только учтите, мы получили авторское свидетельство на идею телевизионной игры, — буркнул Петр, — и свои права в любом случае отстоим.

— Все! Я устал! — вспылил Матусевич. — Не буду я заниматься никакими дурацкими прожектами. Зачем мне дополнительная головная боль?! Да еще эти дешевые подозрения!

Он отлично вел свою партию и был очень убедителен. Казалось, что терпению шоумена окончательно пришел конец.

— Лева, пожалуйста, успокойся, — взяла его за руку Алтынова. — Позволь я сейчас выйду с ребятами на пять минут и все им объясню. Они люди молодые и многие вещи воспринимают неправильно. Думают, что вокруг одни враги: надо занимать круговую оборону и отстреливаться…

— Не надо меня уговаривать! — продолжал разоряться шоумен. — Я для себя уже все решил! А вы можете идти. Идите, идите! Может быть, найдете другого дурака.

Пылая благородным гневом, он стал перебирать на столе какие-то бумаги. Алевтина, вроде бы собиравшаяся что-то объяснять за дверью, тоже не двигалась с места, а лишь укоризненно переводила взгляд с Головина на Торопова.

— Хорошо, — принял непростое решение Сергей, — возможно, мы не правы и наши требования в данный момент несуразны. Извините… Наверное, и в самом деле есть смысл посмотреть, как будут развиваться события. Но если все получится, мы надеемся, наши интересы будут соблюдены. Так?

Матусевич долго обиженно сопел, словно никак не мог перебороть свою обиду, и, наконец, сказал:

— Так-то лучше. Давайте начинать работу, а не делить шкуру неубитого медведя. Приступайте прямо завтра. Договоритесь с Алевтиной, когда вы будете приезжать сюда, как будет строиться ваше сотрудничество. Ну и я тоже буду периодически к вам подключаться для обсуждения ключевых вопросов… Да, и скажите Марине, чтобы она сделала вам временные пропуска…

Уже в троллейбусе, когда друзья ехали от телецентра к метро, Торопов вдруг с досадой выпалил:

— Прежде чем у этого гада просить прощения, мог бы хотя бы со мной посоветоваться! Извините, наши требования несуразны, — передразнил он.

— А если мы и в самом деле не правы, — стал оправдываться Сергей. — Еще ничего не сделав, уже пытаемся вырвать свой кусок, скандалим.

— Потом будет поздно.

— А если этого «потом» вообще не будет?! Может, работу над программой закроют, еще не начав?! Или не найдутся спонсоры?! Да мало ли что еще случится! Получается, вместо того чтобы скандалить, мы должны еще сказать Матусевичу спасибо, что он взялся за это дело!

— Ха-ха-ха! — раздельно произнес Торопов. — Неужели ты думаешь, этот человек альтруист и помогает нам в ущерб себе?! Что ему просто интересно проверить, как он говорит, голую идею?! Ты и в самом деле очень наивный человек. На телевидении таких, как ты, кушают даже без соли.

— Допустим, ты прав. Допустим, здесь живут по законам джунглей. Но из этого следует только одно: на других каналах сидят такие же «матусевичи», как и на РТ. Они только и ждут, чтобы вцепиться нам в глотку. А значит, перебегать куда-то нет никакого смысла. Мы должны набраться опыта, врасти в эту систему постепенно. И тот путь, который нам сегодня предложили, — не самый плохой…

— Я согласен, — через целую троллейбусную остановку буркнул Петр. — Будем врастать в осиное гнездо постепенно. Этакая командировка в тыл врага.

Глава 6

Трудовые будни

Сарказм лез из Алевтины Алтыновой, как крем из заварного пирожного. Она любила позлословить над существовавшими на телевидении порядками, а работу редактора называла самой неблагодарной в мире: когда передача сделана хорошо — это считается в порядке вещей, зато любую мало-мальскую ошибку поднимают на смех все кому не лень и помнят порой по нескольку лет.

Впрочем, язвительность этой дамы была не просто чертой ее характера, но и стилем общения в том кругу, в котором она обитала. Здесь не обижались на крепкие словечки, на резкие оценки и не прощали человеческих слабостей, неудач, а тем более непрофессионализма.

О том, что программа не получилась, схалтурил режиссер, редактор или ведущий, говорили не просто откровенно, а с жестокой прямотой людей, ежедневно сражающихся за выживание и до остроты бритвы отточивших свой ум, язык в борьбе с конкурентами, недоброжелателями и профессиональными критиками. По большому счету, среди коллег Алтыновой считалось непозволительным упоминать без иронии даже о своих чувствах, если, конечно, это была не ненависть.

Однако, критически отзываясь о своей профессии, в глубине души Алевтина обожала ее и не поменяла бы ни на какую другую. Она чувствовала себя вполне комфортно в атмосфере всеобщей необязательности, а то и просто бардака, из которого, непонятно как, получались телепередачи. Ей нравилось, что не нужно бежать на работу к восьми или девяти часам утра, и в то же время она спокойно просиживала в телецентре до глубокой ночи, если ту или иную программу не успевали отснять и смонтировать вовремя. Одним словом, Алтынова считала: если и есть смысл потратить свою жизнь на что-то, то только на эту бесконечную суету в студиях и прокуренных комнатах, окруженную аурой чего-то необыкновенного, загадочного.

Именно поэтому Алевтину сразу же стало раздражать отсутствие пиетета к телевидению у Головина и Торопова, приступивших к подготовке новой игры со свойственными молодости самонадеянностью и нахальством. И с каждым днем это чувство становилось у нее все более и более устойчивым. Она приветствовала самостоятельность у двадцатилетних, но только не в данном случае.

Парни легко, без всякого душевного трепета брались за решение любой проблемы, словно для этого не надо было обладать опытом, определенными знаниями, навыками. Казалось, даже предложение возглавить телевизионный канал не вызвало бы в их душах никакого страха и трепета. Но главное, они считали возможным спорить с Алевтиной по любому пустяку и вообще совать нос туда, куда не надо.

Практически каждый день сразу после занятий в университете нахальная парочка приезжала теперь в Останкино. И если Алтынова была занята подготовкой своего любимого «Колеса фортуны» или какими-то другими делами, то в ожидании, пока она освободится, они слонялись по Останкинскому телецентру с таким видом, словно купили билеты на подробную экскурсию. А посмотреть здесь было на что.

Это громадное здание, построенное к московской Олимпиаде тысяча девятьсот восьмидесятого года, трудно было даже просто обойти — километровые коридоры, бесконечная вереница дверей с пятизначными номерами. В общем, строили его когда-то с размахом и оснащали по последнему слову телевизионной техники. Однако за два десятка лет все это порядком обветшало, и у правительства не было денег на приличный ремонт, на коренную техническую реконструкцию. В лучшем случае, латали дыры, что лишь усугубляло общее неприглядное впечатление.

Только коммерчески успешные частные телекомпании, арендовавшие здесь помещения, смогли привести их в божеский вид. Но стоило спуститься на этаж или два ниже, и вы попадали в какие-то мрачные катакомбы, где никто не собирался менять давно перегоревшие лампочки, стены в коридорах были обшарпаны, а подвесной потолок порой вообще отсутствовал, и над головой тянулись толстые жгуты кабелей.