Книга Когда приходит любовь - Мариса де лос Сантос

— Да? — сказала я.

Незнакомка глубоко вздохнула, как будто собиралась нырнуть, губы ее сжались, в глазах появился блеск. Я понимала, что вижу перед собой женщину, которая старается взять себя в руки, но не успела она открыть рот, как я поняла, кто она такая. За этим напряженным лицом с заострившимися чертами и густо накрашенными губами я увидела другое лицо — изящное и прекрасное, светящееся любовью, лицо матери с фотографии, наблюдающей за девочкой, отпустившей бабочку.

Сзади ко мне подошла мама. Внезапно меня бросило в жар. Я бессознательно схватилась за руку матери обеими руками.

— Корнелия, детка. — Мама с удивлением заглянула мне через плечо. — Кто это, Корнелия? — спросила она.

— Вивиана, — хрипло ответила я. — Мама Клэр.

К моему удивлению, мать оцепенела. А когда она заговорила, ее голос — голос женщины, чьим главным правилом было «каждый, кто входит в дверь, гость», которая спрашивала рассыльного, не голоден ли он и какой кофе предпочитает, — стал ледяным.

— Надеюсь, вы не думаете, что сразу сможете собрать ее вещи и увезти домой? Вы должны знать, что все не так просто.

Я стояла, объятая ужасом. Бездумно подняла руку, как будто хотела коснуться Вивианы. Рука повисла в воздухе на несколько секунд, прежде чем я ее опустила, но не уверена, что женщина это заметила. Ее глаза, два огромных серых колодца печали, смотрели на мою мать.

— Да, все непросто, — сказала она. Я никогда еще не видела такого тоскливого, одинокого отчаяния.

Глава 28

Клэр

Там, где Клэр жила с мамой, каждый дом хранил свою тайну. Они были отделены друг от друга широкими дорожками, лужайками, рядами деревьев. «Как будто живешь в корзинке», — думала Клэр. Чтобы перебраться от одного дома к другому, можно было идти коротким путем, через вечнозеленые кустарники, потому что основная дорога, которая соединяла дома, была узкой, извилистой и без тротуаров. Иногда люди ходили по этой дороге или ездили на велосипедах, но мама запрещала Клэр это делать. Клэр, ощущая опасность, и сама особого удовольствия от такой прогулки не испытывала. Безусловно, она никогда бы не пошла по этой дороге после наступления темноты.

Но когда Клэр возвращалась из дома Сандовалов в дом Браунов, она совсем не боялась. На улице горели фонари, и все дома купались в неярком свете. К тому же на каждом крыльце и вдоль подъездных дорожек тоже светились лампы. Даже среди кустов прятались маленькие лампочки. Даже не понадобился фонарик, который ей дала с собой Ингрид.

— Мы всегда так делали, когда Корнелия или кто-нибудь из детей возвращались домой в темноте, — сказала Ингрид своим необыкновенным голосом. — Брауны делали то же самое для наших детей, так что фонарики кочевали из дома в дом многие годы. Господи, а ведь кажется, что это было вчера. — Так что, получив этот фонарик, Клэр почувствовала себя частью не только настоящего, но и прошлого. Когда она водила лучом фонарика по домам, лужайкам, стволам деревьев, под которыми она проходила, или сквозь их ветки, она чувствовала себя уютно и надежно, как будто район принадлежал ей и она была одной из его детей.

Сначала она увидела машину. Машину, а затем людей на крыльце — Элли, Корнелию и кого-то еще. Она увидела их раньше, чем они ее заметили. Прежде чем Клэр поняла, что это ее мать, она это почувствовала. Потому что вдруг оказалось, что она бежит по траве, и воздух, сквозь который она бежит, поет в ее ушах все громче и громче. Не добежав футов тридцати до крыльца, она остановилась и застыла, словно не могла больше дышать.

— Мамочка, — прошептала она.

Она прижала руки в перчатках к губам, как человек, пытающийся докричаться до кого-то вдали.

— Мамочка, — снова прошептала она.

Она уже собралась повторить это слово, это главное слово, но мать вдруг обернулась и увидела ее.

— Мама! — закричала Клэр. Ей хотелось броситься к матери, но она как будто приросла к месту.

Мать Клэр охнула и бросилась через лужайку к дочери. Когда руки матери обняли ее, Клэр охватило чувство, какого она еще не знала раньше, очень сложное чувство — восторг, освобождение от страха, который давил ее, как тяжелое пальто, и еще что-то, похожее на печаль. Но когда мать прижала голову Клэр к своему телу, когда она наклонилась и Клэр ощутила ее дыхание на своей щеке, к этому сложному новому чувству прибавилось еще одно: знакомый покой. Вселенная наконец вернулась на свое исконное место. Это чувство было таким знакомым, что Клэр впервые ощутила его как чувство — ведь всю жизнь оно было частью ее существования, как, например, биение сердца или сокращение зрачков от солнечного света.

— Клэри, — прошептала мать ей в волосы. — Клэри. Моя девочка, моя девочка, моя девочка.

Через некоторое время она немного отстранилась и долго смотрела в лицо Клэр.

— Твои волосы, — наконец сказала она. Затем улыбнулась. — Как же я рада тебя видеть, моя красавица.

— Я тоже рада тебя видеть, — тихо сказала Клэр, и ее мать начала плакать. Слезы ручьем потекли по лицу.

Клэр было больно смотреть, как плачет ее мама, поэтому она перевела взгляд на Корнелию, которая все еще стояла на крыльце. Элли выглядывала из-за ее спины, и Клэр увидела, как она обхватила Корнелию рукой, и та прислонилась к ней, как бы ища защиты.

— Мам, — тихо сказала Клэр, — пожалуйста, не плачь. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей подругой Корнелией.

Ее мать кивнула и вытерла лицо обеими ладонями.

Пока они шли к крыльцу, подъехала другая машина — длинная, низкая, красного цвета, с неглубоким грузовым кузовом. Она остановилась, и из нее выскочила женщина. Побежав к Корнелии, она взяла ее лицо в свои ладони. Клэр узнала длинное красное пальто женщины. Линни.

Линни повернулась и шутливо погрозила пальцем матери Клэр.

— Ну и быстро же вы ездите, леди, — сказала она.

Клэр сидела в гостиной Браунов, грея руки о кружку горячего какао, которую ей тут же вручила Элли, и радовалась, что Линни здесь, радовалась ее болтливому, жизнерадостному присутствию. Хотя мать сидела с ней рядом, обняв за плечи, в комнатном вечернем свете и тепле, идущем от камина, Клэр чувствовала себя более отчужденной от матери, чем на лужайке. И хотя она знала всех присутствующих, кроме мужчины, которого звали Хейс (он сидел в углу с несколько смущенным видом и совсем не походил на ковбоя), Клэр заробела. «Я их всех стесняюсь, — подумала она, — даже Корнелию». И ее удивило, что она подумала «даже Корнелию», а не «даже мою маму». Она невольно вздрогнула.

Линни что-то рассказывала. Клэр, как фонарик, направила свое внимание на Линни, поместив ее в центр света и оставив остальных в тени.

— Я зашла, чтобы полить твои цветы, Корнелия, что я постоянно забывала делать, так что вполне вероятно, что без нас они засохнут в горшках к твоему приезду, — сказала Линни.

— Да ничего, — ответила Корнелия, — мне все равно эти растения никогда не нравились. — По тому, как Корнелия смотрела на Линни, Клэр поняла, что она очень радуется ее приезду.