Книга Натюрморт с дятлом - Том Роббинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чуть-чуть уводит в сторону. А как насчет зрелища, которое мы наблюдали с борта «Развеселой пирушки»? Это тебе не пина-колада, любимый.
– Что видели, то видели. В небе над Гавайями и в китайском супермаркете. Я начинаю нервничать, когда ты упоминаешь об НЛО. Подозреваю, ты надеешься на их помощь. Что мне нравится в летающих тарелках, так это то, что мы не знаем, спасут они нас или угробят. Или сделают и то, и другое. Или вообще ничего. Они вроде бы не лишены чувства юмора. Мне доставляет удовольствие считать их космическими бунтарями. Мне нравится думать, что они точно так же могли пригреметь из китайского супермаркета, как с Аргона или Халеакалы. Черт, вкусно!
– Ты открыл новую бутылку? Бернард!
– Ням!
– Ну… тогда что скажешь насчет пачки «Кэмела»?
– А что ты скажешь насчет машины для размягчения мяса? Это же дверь, ведущая к приключениям, если ты знаешь, как заглянуть в нее.
– Да… Мне придется с этим согласиться. Да! Все правильно! – Ли-Шери захлопала в ладоши.
– Ты нашла ключ к мудрости в пачке «Кэмела». Безусловно, это одна из самых удивительных наших реликвий, но ведь есть и другие. Лично меня поражает богатством символики кухонная спичка, а гель для укладки волос – явное приглашение поучаствовать в тантрических ритуалах поклонения высшей сущности. Магическая сила твоей пачки сигарет заключается в ее прямоте. То есть она говорит открытым текстом: ВЫБОР. Если ты ищешь простую истину, по которой хочешь жить, – вот, пожалуйста. ВЫБОР. Мы не должны покорно принимать то, что предлагает нам общество или природа, мы должны делать свой ВЫБОР. В этом и заключена разница между пустотой и субстанцией, между настоящей жизнью и бледной тенью на конторской стене.
Ли-Шери порывисто поцеловала Бернарда.
– Я знала, что ты поймешь. Почему же я не встретила тебя раньше, парень?
Бернард протянул ей бутылку и запел:
Семь зеленых лягушат —
Эй, вперед, ковбои!
В школу на берег спешат —
Эй, вперед, ковбои!
В школе учат их читать —
Эй, вперед, ковбои!
Пиво пить и танцевать —
Хэй-я, вперед, ковбои!
– Бернард, мне вовсе не хочется петь.
– Еще как хочется.
Река светла и глубока,
Река светла и глубока,
И листья над водой кружат,
И скоро лед ее скует.
– Забавно, что баллады всегда связаны с реками. Это тебе не стишки Э.Э. Каммингса.[97]
– Бернард, давай еще поговорим.
– Валяй.
– Ты утверждаешь, что идеи, которые возникли у меня в мансарде, связаны с исключительными свойствами пачки «Кэмела» и вовсе не обязательно имеют отношение к Аргону.
– А может, твоя пачка сигарет и есть Аргон. В доме отца моего обителей много.[98]Сечешь, к чему я клоню? Я бунтарь, а не философ, но одно я знаю точно: во всем есть смысл, все предметы связаны между собой, а хорошее шампанское – отличный напиток.
Бернард снова запел, и принцесса начала робко ему подтягивать. Между куплетами они откупорили еще одну бутылку шампанского. Хлопок выстрелившей пробки эхом разнесся по огромному каменному залу. Однако слышали этот хлопок только Бернард и Ли-Шери. Только Бернард и Ли-Шери уснули, свернувшись калачиком под скатертью.
Пока они спали, светильник погас, и они проснулись в темноте – такой густой и непроглядной, что страх смерти застыл бы в ней, как в гудроне. Бернард зажег спичку, а принцесса схватила его за руку.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросила она.
– Вряд ли. Я думал о происхождении слова «тыква». Какое чудесное слово – пухлое, дружелюбное и аппетитное, как дочка фермера. Замечательное слово. Интересно, кто его придумал? Наверное, какой-нибудь древнегреческий поэт-тыквовод. Или бродячий торговец из Вавилона?
– Бернард! Прекрати молоть ерунду. Прошло уже несколько часов. Сейчас уже вечер.
– Сидя здесь, мы этого не узнаем. Дай-ка я зажгу лампу. – Бернарду удалось разжечь старинный светильник.
– Раз он до сих пор не выпустил нас… Бернард! Он разозлился не на шутку и собирается оставить нас тут навсегда.
– Боюсь, ты права. Если он выпустит нас, его в любом случае ждет большой конфуз. Как почти все мужчины, он скорее предпочтет быть убийцей, чем дураком.
Ли-Шери немного помолчала, а потом вдруг рассмеялась.
– Но ведь у нас все в порядке, так? – Она сверкнула счастливой улыбкой. Появись эта улыбка на страницах воскресного номера «Нью-Йорк таймс», весь тираж разошелся бы в считанные минуты. – У тебя же есть динамит!
– Да только мало от него здесь толку.
Улыбка исчезла с лица принцессы. Ее сердце позвонило в редакцию «Нью-Йорк таймс» и отменило выпуск воскресного тиража.
– Что… ты… имеешь в виду?…
– Три года назад на Гавайях я пытался объяснить тебе про динамит. Бомба – не одно из твоих гениальных решений. Динамит – это вопрос, а не ответ. Он может предотвратить застывание, продлить открытую дату билета. Порой достаточно лишь поднять вопрос, чтобы возродить жизнь, чтобы остановить распад, вызванный равнодушием и безразличием. Однако нам динамит не поможет. Да, мы можем взорвать дверь, но нам негде укрыться. Взрыв убьет нас.
Ли-Шери заплакала (для прекрасной принцессы благородных кровей за свою жизнь она определенно пролила немало слез). Бернард крепко ее обнял. Его пальцы, как лисята, пробежали через лесной пожар ее волос.
– Знаешь, – сказал он, – держу пари, что «тыква» – американское слово. Оно прямо-таки звучит по-американски. Сладкий, пузатый, простой и жизнерадостный мячик, напичканный весельем. Я так и вижу перед собой девчонку со Среднего Запада, танцовщицу из группы поддержки, с задранным подолом, на заднем сиденье «шевроле» после футбольного матча в холодный пятничный вечер. Знаешь, о чем я? Об американской тыковке!
Снаружи плелись силки. Благодаря политическому климату, царившему на Ближнем Востоке в последней четверти двадцатого века, историю Физеля о похищении принцессы сионистами проглотили все, включая Хулиетту. Полиция нескольких государств и отряды из дюжины армий разыскивали ее высочество Ли-Шери. Ее искали и евреи, и арабы, в своих объединенных усилиях достигнув необычайного согласия, столь редкого в истории их отношений.
