Книга Календарь-2. Споры о бесспорном - Дмитрий Быков

Русский гриб вольготно произрастает на дачном участке, если его как следует запустить; в придорожном березняке, где, казалось бы, все уже насквозь исхожено шустрыми старушками; в густом дубняке, в печальном ивняке и хмуром ельнике, и даже на открытом пространстве, где-нибудь в поле, где торжествующе встретит вас красношляпый колосник. Так называют родственника боровика, растущего в поле. Гриб так весел, жизнерадостен по самой своей природе, что про него хочется писать заметки фенолога. Крепок, силен боровик! Здоров боровик! Так и усмехается тебе из густой травы: съешь, съешь меня! Ты его возьмешь, разрежешь — а он совсем не боровик, и на изломе весь красно-синий от злобы. Потому что он на самом деле сатанинский гриб, один из самых ядовитых. Это тоже очень по-нашему: в редком нашем человеке нет сатанинской изнанки, хотя с виду все очень даже боровично.

И еще одно важное наблюдение, сделанное тем же Солоухиным.

Сомнений червь в душе моей гнездится,

Но не стыжусь я этого никак:

Червяк всегда в хороший гриб стремится,

Поганый гриб не трогает червяк.

То, что все русские дачники, главные грибники России, тихие интеллигенты, так источены сомнениями, — верный признак того, что все они хороши. То есть съедобны. Что и доказывается из века в век.

Это лето выдалось странным, неровным, нервным. То дожди зарядят, то холода, то внезапная душная жара. Стонут все, кроме грибов. Они знай себе растут, в подмосковных лесах их полно, и новые поколения дачников встают в пять часов утра, чтобы отправиться куда-нибудь в даль светлую и вернуться оттуда с пустой кошелкой, потому что главные грибы всегда растут под самым носом, в лесопосадках напротив. Там их и надо собирать, и это еще один важный урок русскому человеку — не надо ездить за счастьем далеко. Оно под носом, как вот эта самая сыроежка, которую я только что сорвал у самого входа в «Огонек».

Ода сухарю

5 октября. День учителя

Когда-то мой любимый драматург Георгий Полонский сочинил сценарий «Ключ без права передачи», ставший впоследствии пьесой «Драма из-за лирики». Там он в своей сдержанной манере сказал все необходимое об учителе-новаторе. Со своим вечным скепсисом он предупреждал о такой простой, такой очевидной вещи: о чувстве собственной исключительности, которое появляется даже не у самого учителя, если он талантлив, а у его учеников. Они начинают ощущать себя апостолами, передовым отрядом, который заброшен в гущу серой и унылой общей жизни. В их глазах загорается нехороший огонек избранничества, в речах появляется интонация непрошибаемого высокомерия…

Педагоги-новаторы начинают с того, что учат не так, как все. В первую очередь они обычно используют театр, на котором помешаны, и тут же создают в школе свою студию. Второй очередью они выстреливают по коллегам, которые якобы отбарабанивают свои часы и уходят по семьям: нет, новатору недостаточно школьного времени, его главный пунктик — внеклассная работа!

Он принимается ходить с детьми в походы (беря на себя ответственность за их жизни), собирать их на беседы об истории родного края, вывозить в Крым и на Кавказ, играть на гитаре и петь авторские песни, строить лодки и бороздить тинистые просторы местной речушки, создавать мушкетерские, фехтовальные и музыкальные клубы… Такой педагог начинает с уничтожения дистанции между собой и учеником. Однако учителя, полагаю я, должны уважать за знания и силу духа, а не за то, что он вместе с тобой козлом скачет на дискотеке или посвящает твое и свое внешкольное время вылазкам на природу в поисках неизведанного.

Мне всего дороже и милей учитель-предметник, жесткий профессионал, угрюмый сухарь, чьи глаза оживают только тогда, когда речь заходит о его заветной теме. Он не посягает на душу ребенка, не лезет в его внешкольную жизнь, не изобретает новых методик — он четко и честно и убедительно излагает свой предмет. Детей он называет на «вы» и не терпит панибратства. О его личной жизни ученику ничего не известно. Он не курит на перемене в школьном сортире и не обсуждает с коллегой при учениках своих планов на выходные. Ученику в голову не приходит, что этот человек может есть, пить, говорить с женой по телефону, как все. Он — из другого мира, он — словно посланец физики или литературы, отправленный в мир проповедовать свою таинственную науку. Он знает бесконечно больше, чем говорит. И ему в голову не может прийти выносить на суд учащихся свои разногласия с педсоветом или коллегами. Тот же Полонский дал нам идеальный образец такого учителя — это Мельников из «Доживем до понедельника».

Я учительский сын и учительский муж. И самый сильный шок моего детства — впечатление от волшебного преображения моей матери, известного московского словесника, на первом ее уроке, который я видел. Мне было пять лет. Она взяла меня в школу — я очень просился. Только что, на перемене, она была сама нежность. Дети вошли в класс — и я обалдел: такой строгостью повеяло от матери! В какой-то момент я вообще ее не узнал, особенно когда она отчитывала одного (до сих пор помню его фамилию). Я аж сжался. Кстати, сегодня я забежал к ней в школу — отдать книжку; попал на урок. За попытку чмокнуть ее в щеку при детях она смерила меня таким взглядом, что я поджал лапки и на цыпочках удалился. Молодец женщина!

Я понимаю, что это дурной аргумент, но не могу не напомнить, чем заканчиваются слишком тесные отношения учеников и учителей. Один новатор по фамилии Марков уже сидит за избиения и изнасилования несовершеннолетних, к тому же умственно неполноценных подростков, которых по собственной методике собирался учить добру. Какие были восторги! И какие пожертвования! Сколько «новых русских» отмыли грязные деньги, перечисляя их на дом Маркова! Само правительство Москвы дало какую-то сумму на детдом нового типа для педагога-новатора. Иные его защитники говорят, что Марков таким нехорошим не был. Он им стал. Очень возможно. Поверишь в свою педагогическую уникальность, поживешь бок о бок с детьми, стирая всякую грань меж ними и собой, — и не таким станешь…

Я мог бы напомнить трагическую историю Ю. Устинова, обвиненного все в том же растлении. Может быть, и облыжно. Но как высокопарны, как дурновкусны были его проповеди, как надрывно и вместе с тем ходульно он учил детей добру! И какими угрюмыми, какими недоверчивыми ко всем, кроме любимого учителя, росли его дети…

Повторяю, буквальное, физиологическое растление — полбеды. А вот непоправимое духовное уродство, на которое обречены подвижники и их воспитанники, — это куда серьезнее. Ведь подвижник не знает, что такое сомнение. Не знает этого и его ученик (а чем младше ученик, тем опаснее для него такое незнание). Новатор ночами не спит, сжигает себя, всего себя вкладывает в детей — не понимая, как это опасно: подменять чужую, формирующуюся личность своей собственной. И потому я стою на своем, сколько бы врагов ни нажила мне эта формула среди так называемых духовных столпов нации: всякий такой новатор — растлитель. Долой любого подвижника, кто пытается противостоять традиционной педагогике и, безбожно запуская предмет, учит ученика Добру, Справедливости и Красоте! Долой прекраснодушных идеалистов, благородных краеведов, самозабвенных проповедников! Да здравствует учитель-сухарь, учитель-профессионал, учитель-от-сих-до-сих, отрицательный герой розовенького школьного кино и положительный герой моего детства.