Книга Дальний остров - Джонатан Франзен

И тут моя попытка краткого пересказа проваливается окончательно: я не могу даже подступиться к тому, чтобы объяснить вам, в чем грандиозность этой сцены, если у вас нет конкретного, живого представления об этих двух персонажах, о том, как они говорят и думают. Жена — ее зовут Мэриан — человек более ограниченный, чем Грант. Она живет в прекрасном пригородном доме, где поддерживает безукоризненную чистоту, но, если муж вернется в учреждение, дом придется продать, чтобы оплачивать его пребывание там. Дом — вот что ей важно, а не сердечные дела. У нее не было в жизни тех преимуществ, экономических и эмоциональных, какие были у Гранта, и эта ее явная непривилегированность побуждает Гранта по пути домой предаться классическим для прозы Манро размышлениям:

[Этот разговор] напомнил ему те разговоры, что ему доводилось вести в своей собственной семье. Его дядья, другие родственники и, вероятно, даже мать думали так же, как Мэриан. И считали, что если другие люди думают иначе, то потому, что сами себе задурили голову, что легкая, обеспеченная жизнь и университетское образование помешали им набраться ума, позволили витать в облаках. Они, мол, потеряли связь с реальностью — образованные люди, литераторы, некоторые богатые люди, как, например, социалистически настроенная родня Фионы. Потеряли связь с реальностью — кто из-за незаслуженно свалившегося богатства, кто по своей природной глупости…

Что за недоумок, думает она, должно быть, о нем сейчас.

Столкновения с такими людьми вызывали у него чувство безнадежности, вызывали злость и даже чуть ли не отчаяние. Почему? Потому, что он не мог быть уверен, что устоит против такого человека, останется верен себе? Потому, что боялся, как бы правота в конце концов не оказалась за ними?

Я обрываю цитату неохотно. Будь моя воля, я цитировал бы и дальше, и не маленькими кусочками, а целыми абзацами, ибо мой пересказ, как выясняется, требует, чтобы воздать этой истории должное — чтобы выявить всю сложность «вещей внутри вещей», все переплетение классовых и моральных представлений, чувственности и верности, характера и судьбы, — ровно того же, что сделала Манро, написав именно этот текст. Единственно адекватное изложение этого рассказа — сам рассказ.

Что возвращает меня к простому призыву, с которого я начал: читайте Манро! Читайте Манро!

Но я должен все-таки рассказать вам — не могу не рассказать, раз уж в это ввязался, — что, когда Грант после безуспешного визита к Мэриан приезжает домой, его ждет на автоответчике сообщение от Мэриан: приглашение на танцы в зал Королевского легиона.[65]

И еще: Грант уже до этого оценивающе вспоминал грудь и кожу Мэриан, и в воображении он уподобил ее не слишком аппетитному плоду китайской сливы: «Соблазнительность у мякоти есть, но странно искусственная, вкус и запах у нее химические, она скудно покрывает большую косточку».

И еще: несколько часов спустя, когда Грант все еще размышляет о женских достоинствах и недостатках Мэриан, телефон у него снова звонит и автоответчик записывает: «Грант, это Мэриан. Я была в подвале, клала в сушилку выстиранную одежду и услышала телефонный звонок, но, пока поднималась, повесили трубку. Я просто хочу сказать, что я здесь, на месте. На случай, если это были вы, если вообще вы дома».

И даже это еще не конец. Рассказ занимает сорок девять страниц — у Манро они способны вместить целую жизнь, — и впереди новый поворот. Но посмотрите, как много «вещей внутри вещей» нам уже продемонстрировал автор: Грант — любящий муж; Грант — изменник; Грант — муж до того верный, что занимается ради жены, по существу, сводничеством; Грант, презирающий заурядных домохозяек; Грант, сомневающийся в себе и допускающий, что заурядные домохозяйки, возможно, имеют основания презирать его. Однако именно второй звонок Мэриан в полной мере раскрывает перед нами писательский характер Манро. Невозможно вообразить себе этот звонок, считая морализаторство Мэриан таким уж возмутительным. Или считая распущенность Гранта такой уж постыдной. Нужна способность простить всех, не осудить никого. Иначе проглядишь то, вероятность чего низка, проглядишь диковинные возможности, вскрывающие жизнь до самой глубины: не исключено, к примеру, что Мэриан в ее одиночестве могла испытать влечение к глупому либералу.

И это всего лишь один рассказ. В «Беглянке» есть рассказы даже лучше этого — более смелые, более кровавые, более глубокие, с бóльшим охватом, — которые я буду счастлив таким же образом пересказать, как только выйдет следующий сборник Манро.

Хотя погодите, один крохотный взгляд внутрь «Беглянки». Что, если человек, которому либерализм Гранта — его безбожие, сибаритство, тщеславие, глупость — встает поперек горла, это не чужая несчастливая женщина, а его собственная дочь? Дочь, чей суд воспринимается как суд, который вершит вся окружающая культура, вся страна, испытывающая в последнее время тягу к абсолютам.

Что, если твоим великим даром этой дочери была личная свобода, а она, когда ей стукнуло двадцать один, использовала этот дар для того, чтобы повернуться к тебе и сказать: от твоей свободы, как и от тебя, меня тошнит?

8. Ненависть — вот что занимательно.

Это великая догадка экстремистов эпохи СМИ. Как иначе объяснить избрание на те или иные должности столь многих отвратительных фанатиков, утрату политической цивилизованности, возвышение телеканала «Фокс ньюс»? Вначале фундаменталист бен Ладен щедро одаряет Джорджа Буша ненавистью, затем Буш увеличивает эту ненависть за счет своего собственного фанатизма — и в результате полстраны верит, что Буш возглавляет крестовый поход против дьявола, а другая половина страны (как и бóльшая часть мира) считает дьяволом самого Буша. Почти каждый сегодня кого-нибудь ненавидит, и совсем нет таких, к кому никто не питал бы ненависти. Стоит мне подумать о политике, как мой пульс резко учащается, словно я читаю последнюю главу триллера или смотрю седьмой матч серии игр между «Сокс» и «Янкиз». Это развлечение-как-кошмар-как-повседневность.

Может ли замечательная литература спасти мир? Крохотная надежда всегда остается (порой происходят странные вещи), но почти наверняка ответ все же отрицательный. Есть, однако, не столь уж маленький шанс, что она сможет спасти твою душу. Если тебя огорчает ненависть, возникшая у тебя в сердце, ты мог бы попробовать представить себе, каково быть человеком, ненавидящим тебя; ты мог бы рассмотреть возможность того, что дьявол — это на самом деле ты сам; а если вообразить такое трудно, ты мог бы провести несколько вечеров с самой спорной канадской писательницей. В конце ее классического рассказа «Нищенка» главная героиня по имени Роуз в зале ожидания аэропорта случайно встречается с бывшим мужем и, увидев, какую отвратительную детскую гримасу он ей состроил, недоумевает:

Как же такое возможно — чтобы ее, Роуз, кто-либо так сильно ненавидел именно в ту минуту, когда она готова примирительно протянуть руку, улыбнуться, признаваясь, что злость в ней выдохлась, робко надеясь перевести все в цивилизованное русло?