Книга Вирикониум - Майкл Джон Харрисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он обнаружил, что его ранили второй раз, причем вторая рана оказалась рядом с первой. Он усмехнулся сквозь боль, глядя на жалкие обломки своего ножа, подмигивающие с булыжной мостовой. В каждом мелькало крошечное, идеально точное отражение удаляющейся фигуры сочинителя баллад, чей гребень колыхался в смертоносной ночи.
— Чтоб тебе света не дождаться, треклятый какаду, — прошептал Гален Хорнрак. — Тряпка, рифмоплет!
Но теперь ему хотелось только одного: оказаться в знакомом квартале, на рю Сепиль, услышать сухой шорох мышей среди мертвых гераней и доверительное бормотание шлюх на верхней ступеньке. Вскоре этот призрак безопасности стал настолько притягателен, что Хорнрак заставил себя подняться и сделал шаг, на всякий случай оперевшись на стену.
Почти в тот же миг его окутала жуткая вонь, и он споткнулся о сверток, брошенный Патинсом. Просто мусор… Нет, не мусор. Это был узел Рожденной заново, все еще завернутый в водонепроницаемую ткань.
Даже ради спасения жизни Хорнрак не смог бы объяснить, почему эта штука воняет тухлой капустой.
Развернув ткань в поисках ответа на свой вопрос, он обнаружил отрубленную голову насекомого, которая уже начала гнить и сочиться жидкостью. Расстояние между шаровидными глазами составляло полных восемнадцать дюймов.
Хорнрак со стоном бросил ее и бросился бежать мимо перенаселенных, как кроличьи садки, квартальчиков за площади Дельпин, мимо безмолвного неряшливого салона Толстой Мэм Эттейлы и крошащихся карнизов Камин Ауриале. Его шаги будили эхо под пустыми колоннадами, раны ныли от холода.
«Стоит отвернуться, и непременно что-нибудь случится», — думал он, уже зная, что будущее идет за ним по пятам, что смерть залегла в засаде. Точно дикий зверь, он смотрел на Звезды-имена, словно они каким-то образом могли описать те безумные противоестественные перемены, что происходили на земле. Всю дорогу от площади Дельпин до площади Утраченного времени, через Артистический квартал, он шел прямо, как по стрелке — к тесному ущелью рю Сепиль, где его ждали изъеденные древоточцами комнаты с выходом на мрачную лестничную клетку и с потолками, скрипящими всю ночь напролет…
…где рассвет наконец-то нашел его, и где закончилось его восьмидесятилетнее изгнание — хотя сам он в то время этого не знал. Всю ночь он провалялся, оглушенный болью и жаром, изрезанный обломками ярких снов, в которых содержались намеки на приближение Конца света. В разрушенной обсерватории в Альвисе вспыхнул пожар, и огромный колокол, который висел там уже тысячу лет, призывно гудел… Женщина с головой насекомого посыпала его раны песком; потом она вела его по незнакомым колоннадам, которые обшаривал горячий сухой ветер… Под ногами на мостовых хрустела желтая умирающая саранча.
Мэм Эттейла обливалась потом в своем павильоне…
— Бойся смерти из воздуха!
Она растопырила пальцы и положила руку на стол ладонью вверх. Спутники бросили его в глубине пустошей, и он со стоном полз вперед, и Земля разлетелась вдребезги, как старое бронзовое маховое колесо, под болезненным взглядом луны, которая в конце концов решила стать лицом мальчика — безразличным, освещенным тошнотворным светом одинокой свечи.
— Что дальше? — прошептал Хорнрак, пытаясь отмахнуться от паренька.
Это был последний час ночи, когда свет скапливается между ставнями и разливается по сырой штукатурке холодной заплесневелой краской. Снаружи тянулась рю Сепиль — изнуренная, обессиленная, пропахшая кислым вином. Хорнрак закашлялся и сел. Простыня под ним отвердела от свернувшейся крови. Вытащив себя из глубокой норы сна, он обнаружил, что в горле пересохло, во рту стоял прогорклый вкус, а раненый бок казался полым стручком, полным боли.
— Тут люди, хотят вас видеть, — сказал мальчик.
И действительно, позади его невыразительной рожицы плавали другие лица — в углу, за пределами светового круга, очерченного свечой. Хорнрак вздрогнул и вцепился в окровавленное полотно.
— Даже не вздумайте, — прохрипел он.
Мальчик улыбнулся и коснулся его руки.
— Лучше вставайте, сударь.
Двойственный жест, двойственная улыбка… В них было сострадание — а может, презрение; чувство привязанности — а может, неловкость. Они ничего не знали друг о друге, несмотря на сотни подобных рассветов, несмотря на годы заскорузлых окровавленных простыней, бреда, горячей воды и игл, сшивающих раны. Сколько ран перевязал ему этот мальчик с измученным лицом и ловкими пальцами, не выдающими чувств? Сколько дней он провел наедине с запахом сухих гераней, с рю Сепиль, гудящей за ставнями, ожидая вести о смерти?
«Лучше вставайте».
— Ты будешь меня помнить?
Наемника трясло. Его рука нащупала тощее плечико.
— Будешь меня помнить? — повторил он и, не услышав ответа, спустил ноги с кровати.
— Иду, — бросил он, передернув плечами.
Они ждали в темном углу комнаты — молчаливые и внимательные, как мальчик, что промывал и перевязывал его раны, пока пламя свечи бледнело, а серый свет начинал сочиться из-под двери. Фей Гласе, сумасшедшая с Севера, со своим посланием… Эльстат Фальтор, Рожденный заново, лорд, обладающий огромной властью в Вирикониуме со времен войны Двух королев… А между ними — сутулый старик в плаще с капюшоном, который заглянул в щель в заплесневелом ставне и сухо произнес:
— Сегодня все похоже на рассыпанную головоломку. Но взгляните, как падают листья!
Гробец-карлик возвращался в Вирикониум — город не родной, но приемный, — до которого было уже рукой подать. После двух-трех дней пути брошенный раскоп, где он чудом не сгорел заживо, остался позади и к юго-востоку. По правую руку возвышался Монарский горный массив; пока его пики лишь темнели вдали, точно смутная угроза — подвесной ледяной фриз, который можно принять за гряду облаков. А где-то слева тянулась древняя мощеная дорога, что связывает Пастельный Город с его восточными колониями — Фолдичем, Кладичем и стоящим на побережье Лендалфутом — весьма оживленная. Последнее обстоятельство оказалось для карлика решающим при выборе пути. Он старательно избегал людных трактов и предпочитал старые овечьи тропы и зеленые стежки — просто из сентиментальности, а не от сознательного желания побыть в одиночестве. Некоторые из этих тропок он помнил с юности. Не совсем понимая, как такое возможно, он упрямо искал их — и находил среди выступов, уводящих непонятно куда, на пологих возвышенностях изрезанного оврагами известнякового нагорья, что окаймляло Монары. Здесь его преследовали бульканье кроншнепа и посвисты ветра в голубых стеблях молинии.
Время от времени карлик вспоминал своего недавнего спасителя. Старик снова исчез, пока он спал, оставив лишь воспоминание о сне, который был сном лишь наполовину и в котором слова «Луна» и «Вирикониум» повторялись многократно и с неприкрытой настойчивостью. Так говорят о ситуации, требующей немедленного вмешательства.
