Книга Большущий - Эдна Фербер

отношениях Дирка с матерью тогда возникла первая трещина.

– Если бы я была мужчиной, – сказала Селина, – я бы приняла определенное решение, а потом сделала бы одно из двух: либо пошла на войну, как Ян Стен идет с вилами на кучу навоза – грязная работа, которую надо выполнить, либо отказалась бы делать эту работу, если бы сочла, что она не для меня. Я бы сражалась или стала бы сознательным противником войны. Ничего другого не дано, если ты не старик, не инвалид и не больной.

Услышав такое, Паула пришла в ужас. Как и Джули, которая громко стенала, когда Юджин пошел служить в военно-воздушные силы. Сейчас он находился во Франции и был вполне счастлив.

– Вы хотите сказать, – удивилась Паула, – что в самом деле хотите, чтобы Дирк отправился туда и чтобы его там ранили или убили?

– Нет. Если Дирка убьют, моя жизнь кончится. Наверное, я сразу не умру, но жизни у меня уже не будет.

Все они вносили свой вклад, выполняя хоть какую-то работу для фронта. Селина размышляла о своем месте в сумятице войны. Поначалу она хотела открыть войсковую лавку во Франции, но потом передумала, сочтя затею эгоистичной.

– Вот что мне надо делать, – сказала она, – как можно быстрее продолжать выращивать овощи и свиней.

Она снабжала бесплатной пищей множество семей, пока их мужчины были на фронте. И сама работала, как мужчина, заняв место призванного на военную службу помощника, который до войны работал у нее на ферме.

Паула была очень хороша в униформе Красного креста. Она уговорила Дирка продавать «облигации свободы», выпущенные для поддержки союзных войск, и неожиданно он стал в этом деле весьма успешен. Дирк был спокоен, серьезен, убедителен, и, несомненно, его военная форма производила на людей сильное впечатление. Собственническое отношение к нему Паулы, поначалу осторожное, теперь проявилось в полной мере. Она уже не кокетничала, а была безумно влюблена в него.

В 1918 году Дирк расстался с формой и поступил работать в отдел ценных бумаг Трастовой компании Великих озер, в которой Шторм владел немалым пакетом акций. Дирк говорил, что война лишила его иллюзий. Такие слова часто произносились в те годы как причина или оправдание отказа от нормы. «Лишился иллюзий».

– А что, по-твоему, должна была принести война? – сказала ему Селина. – Очищение? Такого еще не бывало.

Сначала казалось, по крайней мере Селине, что Дирк забросил свою профессию временно. Селина всегда быстро приходила к заключениям, но слишком поздно поняла, что сын окончательно отказался от строительства в пользу ценных бумаг и что возводить он может только ее собственные воздушные замки. За первые два месяца продаж облигаций Дирк заработал больше, чем за год на своей прошлой должности в «Холлис и Спрейг». Когда он с гордостью рассказал об этом Селине, она ответила:

– Да, но тут мало радости, тебе не кажется? Продавать бумажки? Вот архитектура – дело действительно увлекательное. Она похожа на сочинение пьесы и постановку ее на сцене с живыми людьми – ты видишь, как она рождается у тебя на глазах. На втором месте после радости драматурга – работа архитектора. Начертить здание на бумаге – точечки здесь, линии там, цифры, вычисления, рабочие чертежи, измерения, – и вот однажды вдруг возникает реальное здание. Из стали, камня, кирпича, внутри него работают механизмы, как сердце, и ручейки людей текут внутрь, а потом вытекают наружу. Оно становится частью города. Один из элементов красоты, созданный тобой! О Дирк!

Должно быть, выражение ее лица его потрясло – такое оно было оживленное и восторженное. Но он нашел себе оправдание:

– Продавать облигации, которые дают возможность построить такое здание, – тоже вовсе не скучно.

– Какая чепуха, Дирк! – отмахнулась она почти с презрением. – Это то же самое, что сидеть в театральной кассе и продавать билеты на представление, идущее где-то там, за дверью.

За последние полтора года Дирк завел много новых знакомств. Более того, он обрел новую манеру поведения и вид спокойной значительности и уверенности в себе. Профессию архитектора он окончательно оставил. За все время войны строительство практически не велось, и, скорее всего, оно затормозилось на несколько лет вперед. Материалов было не достать, за работу просили заоблачные деньги. Дирк не сказал Селине, что бросил архитектуру, но через полгода на новом поприще он понял, что к прежнему делу не вернется.

Ему с самого начала сопутствовал успех. Всего через год он достиг столь многого, что вы уже не смогли бы отличить его от сотни других успешных молодых людей Чикаго, бизнесменов и профессионалов, кто заказывал одежду у Пила, чьи воротнички в загрязненном воздухе делового района чудесным образом всегда оставались белоснежными, кто носил ботинки ручной работы и обедал в клубе «Полдень» на крыше Первого национального банка, где чикагские миллионеры ели хэш из солонины, всякий раз как это плебейское блюдо появлялось в меню. Дирк был слегка взволнован, когда впервые обедал в клубе, членом которого могли стать только «воротилы» финансовых кругов Чикаго. Теперь он мог даже относиться к ним панибратски. Конечно, многие годы он знал Ога Хемпеля, Майкла Арнольда и позже Филипа Эмерли, Теодора Шторма и других. Но он все равно ожидал, что эти люди будут отличаться от всех прочих.

– Теодор, почему бы тебе как-нибудь не отвести Дирка в «Полдень»? – предложила однажды Паула. – Там много «важных шишек», с которыми ему полезно познакомиться.

Дирк вошел в клуб не без робости. Огромный, размером с комнату лифт за решеткой взметнул их на крышу этой золотой крепости. Первым разочарованием стал для Дирка клубный холл. Он походил на пульмановский вагон для курящих. Кресла были обтянуты черной кожей или красным плюшем, а отполированное до блеска красное дерево оказалось имитацией. На полу лежал зеленый ковер. У барной стойки с сигарами сияли медные плевательницы. Еда вкусная. Мужская еда. Девять из десяти членов клуба – миллионеры. Как только солонина с капустой появлялась в обеденном меню, девять из десяти ее заказывали. Они совсем не походили на «крупных американских бизнесменов» из комиксов и литературы – этаких желтушных, нервных, страдающих несварением желудка созданий, которые могут съесть на обед только пирог с молоком. Все они разделялись на два вида. Более пожилые, возраста от пятидесяти до шестидесяти лет, представляли собой крупных, склонных к полноте людей с красными, апоплексическими лицами. Многие из них с тревогой узнали от врачей о повышенном давлении, закупорке артерий, изношенном сердце и воспалении почек. Поэтому теперь эти люди вели себя осторожно, не торопясь ели сытный обед, курили и толковали о