Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

сказать, что она эгоистична? — спросила госпожа Одо, увлекаясь разговором.

— Я вижу, что она просто ленива, — я пожал плечами. — Душевно ленива. На снимке видно только это. Она мне неинтересна.

— Но ведь она много работает, — возразила госпожа Одо. — Она добилась определённого общественного положения. На общем фоне в вашей стране она в достатке обеспечена. Её вполне обеспечивал муж, и я не понимаю, почему у них дело подошло к разводу, почему они расстались. Но она и сама кандидат геологических наук, значит, имеет приличествующий доход…

— А кто её муж?

— Майор Густов, российский военный лётчик первого класса. Ведь майор — это старший офицер, верно? Кстати, за спасение американского военного лётчика Джорджа Эбенезера Уоллоу майор Густов награждён правительством Соединённых Штатов, и эта высокая награда теперь обеспечивает ему пожизненный пенсион. Неплохо, не так ли?

— Ничего не могу сказать, — ответил я. — Вы говорите какими-то загадками. Честное слово, мне иногда очень хочется вас понять, но я ничего не понимаю.

— Вы сами лётчик, — заговорила госпожа Одо с внутренним подъёмом, как если бы в ней что-то взбурлило. — Как вы думаете, что могло вызвать неудовлетворённость дамы, о которой мы говорим, своим мужем? И наоборот, майора Густова — своей красивой женой?

— У них есть дети? — спросил я.

— Их сыну Сергею девять лет. Он воспитывается попеременно то самой госпожой Полиной, то в доме её родителей, — ответила госпожа Одо. — Этот мальчик…

— Она была верна своему мужу? — Я невольно перебил её, мне организуют прослушивание литературных произведений, в которых зачастую речь идет о супружеской неверности. Или необязательности. Так что не природное, а межчеловеческое, общественное, понятие «жена» постепенно мне вспомнилось. — Вы говорили, что неплохо её знаете…

— Предположим, да, — на сей раз неопределённо ответила госпожа Одо. — И что же?

— Это вполне согласуется с тем, что ей ничего не надо. Вероятно, она просто ленива.

— Вы хотите сказать, — осторожно заговорила госпожа Одо, — настоящая женщина лишь та, которая изменяет своему мужу?

— Я не об этом. Если замужняя захочет гульнуть, ей ничего не стоит привести мужа к убеждению, что все вокруг дамы нехороши, а вот его драгоценная — счастливое исключение. Не знаю, здесь всё на вере. Стереотипно, но это так. В книгах, когда я читал, тоже. Я не о неудовлетворённых вообще говорю. Думаю, что этой женщине, как, кстати, её имя?

— Её зовут Полина.

— Этой женщине, Полине стало лень беспокоиться о судьбе её мужа. Нарушалось её глубинное внутреннее спокойствие, о запросах которого она сама, возможно, не догадывалась. Он, вы говорите, лётчик? Она рано устала. Или не была приучена беспокоиться не только о себе. Наверное, она не любила, её в муже многое просто устраивало. А потом перестало.

— Вот оно что… — У госпожи Одо осел голос.

— Сколько они прожили вместе? — спросил я.

— Три года она ездила вместе с ним по местам его службы. Потом оставила его, с ребёнком вернулась к родителям. Почему-то ей потребовалась помощь в отношении жилья. И с тех пор она живет одна. Иногда вместе с сыном, когда в России. Она геологоразведчик углеводородов. По году была на Кубе, в Судане и в Эфиопии. Вроде бы, и сейчас она где-то в Экваториальной Африке… Сын оставался то у её родителей, то у других родственников. Своим домом в России она не обзавелась. И мне не очень понятно, почему тогда она не захотела выезжать вместе с ребёнком, чтобы показать ему мир? Вас не заинтересовала её судьба?

— Нет. Самая заурядная одинокая судьба. И не худшая из российских женских судеб. Я считываю это…

— Я знаю. Одного лишь мужского вкуса майора Густова оказывается недостаточно. Трудно с вами согласиться. Но, предположим, я действительно недостаточно осведомлена о загадочных тонкостях тёмной русской женской души. Или душа русской женщины создаёт трудности там, где их в принципе нет. — Госпожа Одо поднялась и подошла к окну.

— Скажите, — вновь заговорила она после долгого молчания, — что в женщине вы цените превыше всего?

— Способность дарить тепло, — ответил я. — И её искренность.

— Вас, думаю, не обманывала… Не обманывали, — госпожа Одо оговорилась и тут же поправилась. — Но, вероятно, вам всегда недоставало тепла?..

Мне надоел никчёмный разговор. Я передёрнул плечами, но госпожа Одо стояла спиной ко мне и не заметила этого. Я промолчал.

— В русле золотой реки… — задумчиво проговорила госпожа Одо. — Что сегодня в нём может быть, в этом засохшем русле? Уже нет никакой золотой реки. Как нет Аральского моря и многого-многого другого. Вода ушла в пески… Меня впечатлил ваш рассказ, и я сравнила спутниковые снимки Гиссарской долины, сделанные в начале девяностых годов двадцатого века со свежими. Золотой электрической реки там больше нет… Или мы пытаемся говорить на разных языках, где не совпадают никакие понятия… А как вы думаете, в какой мере может вложить себя врач в излечение больного? В какой мере учёный может, — я не говорю: должен, — отдать себя научной работе? В какой мере учитель может вложить себя и свою душу в душу ученика?

— Если способен — то полностью.

— Что ж… Я знала, что мне это «на роду написано», — негромко проговорила госпожа Одо и повторила:

— Так по-русски — на роду написано?

— Да, — по-русски ответил и я.

— Я рада, что вы вновь можете заговорить по-русски, — медленно произнесла госпожа Одо на не вполне правильном русском языке, что дополнительно указывало на её волнение, я видел это по взбаламученным клубкам её мыслей, и вернулась к своему свободному английскому:

— Ничего у нас с вами пока не получается. Старое практически утрачено. Никакие подпорки, никакие протезы не смогут поддерживать то, чего уже почти нет. Ваше прежнее сознание утрачено. Или не возвращается, что одно и то же. Теперь я должна подготовить вас и себя. Что ж…

И у меня другого пути, как видно, нет. Молюсь за вас богине Солнца Аматэрасу. И… Нашей Богородице.

Я подарю вам новое сознание».

В тот день, оставив Бориса, я обратила внимание на Фусо Фусэ. Мне показалось, что он чем-то сильно расстроен или угнетён, как ни старается не показывать виду. Но смогла спросить его о причине только после рабочего дня. Через силу он признался, что расстроен из-за нашего русского пациента: те несколько фотографий Полины, которые Фусэ увидел, произвели на него неожиданно сильное впечатление. «Он не понял, что нельзя отказываться от такой изумительной женщины», — горечь ощутимо прозвучала в словах Фусэ о русском.

— Она тоже могла совершить какие-то ошибки по отношению к нему, — сказала я, интонацией напоминая Фусэ о требованиях нашей профессии.

— Почтительно прошу простить меня, Одо-сан.