Книга Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну ладно, Людмила, ну какой там жених… Ну сморозил я, признаю, сморозил…
— Вот именно! Надо было намекнуть, что вы с самим Кириловым воевали, а вы?.. Про какую-то перспективу, про женитьбу…
За отца рискнул вступиться Паша:
— Люсь, закрыта тема, ну закрыта!
— Людмила, да ты не волнуйся, — поддержал Алексей Павлович. — Ну, схожу я еще туда, потолкую. Хочешь, и ордена надену… Все!
— Спасибо, не надо. Действительно, тема закрыта. Звонила Симочка: наклевывается более интересный обмен.
Пощелкивая ножницами, Люся прошлась за спинами клиентов, оценивая собственную работу и устраняя подмеченные недостатки.
— Вот и хорошо. — с облегчением сказал Алексей Павлович. — А на меня, Людмила, ты уж не серчай…
— За что, папа? — удивилась Люся. — Во всем виновата только я сама.
— Новое кино! — вздохнул Паша. — Виновата ты?
— А кто? Надо же быть такой идиоткой: доверить серьезное дело мужчине! Ну скажите. Луковы, вы хоть что-нибудь толковое в жизни сделали без меня?
Мужчины дружно замотали головами, заверяя на все голоса:
— Нет! Что ты, конечно… Нет-нет!
— Не вертитесь! — опять прикрикнула Люся, но уже смягченная их покорностью. — А то ухо отхвачу и отвечать не буду!
Мужчины угодливо хихикнули и послушно замерли. А Лешка вздохнул:
— Все-таки жаль, что дед не женится…
— Тебе-то, тезка, это зачем? — не понял дед.
Внук объяснил с ехидцей:
— А тогда б родители-мучители меня воспитывать бросили и на твою жену переключились!
Глава 2
В городском парке было пустынно и тихо. Ни людей в аллеях, ни голосов, ни шелеста листьев, ни щебета птиц.
Только возник где-то какой-то странный стук-перестук.
Тук! Тук! Тук! Тр-рах! И снова: тук, тук, тук-тук…
Это Алексей Павлович с тремя партнерами играл в домино на поляне за грубо сколоченным дощатым столом. И не одна это была доминошная четверка, а рядом была другая, а дальше еще и еще.
Стук-перестук звучал все громче, нарастал… За столом забивали «козла» пенсионеры. Их было человек сто, а может, и все двести — по обе стороны бесконечного стола.
Стук доминошных костяшек напоминал пулеметные очереди и даже перерастал в гул орудий дальнобойной артиллерии. Но вдруг он оборвался. На месте, где только что сидел Алексей Павлович, восседал козел. Живой, натуральный, с противной седой бородкой. Он грохнул по столу копытом с доминошным дублем шесть-шесть, отвратительно заблеял…
И Алексей Павлович проснулся. Уставился прямо перед собой глазами, расширенными кошмарным видением. Потом робко покосился — не видел ли кто, что он уснул?
Нет, все было в порядке. Сын и внук увлеченно следили за порхающей по экрану фигуристкой в лиловом трико. Дед облегченно выдохнул и тоже уставился на экран.
А Люся в строгом вечернем платье мучилась перед зеркалом сомнениями, по сравнению с которыми гамлетовские сомнения были простеньким кроссвордом: она то набрасывала на шею цепочку, то прикалывала у ворота платья брошь, то опять набрасывала, то вновь прикалывала… И наконец взмолилась:
— Паша! Ты как считаешь, сюда хорошо брошку?
Дело в том, что сегодня Люсю и Пашу ожидала встреча с прекрасным — в город на гастроли нагрянул столичный театр. Паша подсуетился насчет билетов, Люся саморучно сварганила к этому дню вполне миленькое платьице. И вот сейчас она собиралась на выход.
— Паша! — нетерпеливо повторила Люся. — Как сюда брошка — хорошо?
Паша, не отрываясь от телевизора, ответил:
— Брошка — хорошо!
Но Люся, вложившая душу в эпизод классической роли — «жена в трудную минуту обращается за советом к мужу», не удовлетворилась лаконичностью текста партнера.
— А может, лучше цепочку?
— Цепочку — лучше, — с той же готовностью подтвердил Паша.
Он продолжал сидеть лицом к телевизору, спиной к жене, и это спасло ему жизнь: иначе он был бы испепелен взглядом Люси.
На экране лиловую фигуристку сменила бордовая.
Люся огромным усилием воли удержалась от дальнейшего продолжения дискуссии с мужем, решительно и бесповоротно приколола брошь и обратилась к мужчинам:
— Ну как?
Все трое, не оборачиваясь, вскинули над головой большие пальцы.
— Во!
Это было уже слишком. Люся так нажала на кнопку телевизора, что он качнулся на тонких ножках. Фигуристка растаяла на экране.
— Луковы! — воскликнула Люся. — Вы можете хоть раз в жизни оторваться от своего ящика? Можете заметить, что, кроме этих красоток, существует живая женщина? Которая на вас пашет, кормит, поит, одевает…
У нее было еще много чего сказать. И она бы все это высказала. Но мужчины были не лыком шиты.
— Люсь! — прервал ее Паша, преувеличенно широко разводя руками. — Люсь, ты ж просто королева!
— Королева красоты! — подобострастно уточнил Алексей Павлович.
— Мама! — Лешка небрежно кивнул на экран. — Эти мымры тебе в подметки не годятся!
Медовый поток беспардонной лести выплеснулся на Люсю, обволок ее с ног до головы, она завязла в нем по уши и смогла только вздохнуть:
— Подлизы вы, Луковы. Все как один подлизы…
— Мы? Подлизы? — благородно оскорбился Лешка. — Вот так всегда: раз в жизни скажешь правду — так тебе, конечно, не верят!
Паша почуял, что гроза миновала, и завершил операцию:
— Да нет, Люсь, ну честно, без балды, — шикарно!
— Что шикарно? — вяло сопротивлялась Люся. — В пятницу банкет у Мананы, так вот она будет шикарна. Ей Гоги из Брюсселя вечерние брюки привез!
Манана Горгуладзе была ближайшей подругой и многолетней душевной болью Люси. Некто вроде дочери миллионера Вандербильда — извечной соперницы людоедки Эллочки. Нет, конечно, муж Мананы, скромный советский работник госбезопасности, не мог соревноваться по части капитала с заокеанским миллионером. Но все же и он время от времени выезжал за океан по долгу чекистской службы: сопровождал в зарубежных гастролях местный симфонический оркестр. Результатом этих вояжей было обеспечение полного порядка и спокойствия гастролирующих советских артистов, а также обеспечение подруги жизни Мананы продукцией иноземной легкой промышленности. Но главное угнетающее отличие тандема Эллочка-Вандербильд от Люся — Манана заключалось в том, что Эллочка, как известно, соревновалась с Вандербильдихой заочно, созерцая ее умопомрачительные наряды лишь на журнальных картинках, а Люся вынуждена была непосредственно лицезреть выставку достижений зарубежного народного хозяйства, демонстрируемую Мананой на встречах праздников, юбилеях, вернисажах. Вот и снова в пятницу этот банкет, эти вечерние брюки из Брюсселя…
Нет, только Алексей Павлович с его глубоким знанием жизни и тонким пониманием женской души мог спасти ситуацию. И он спас.
— Брюки, конечно, хорошо, — усмехнулся Алексей Павлович. — А куда твоя Манана денет свои ноги?
Что может доставить большую радость женщине, чем неприкрытая правда о ее ближайшей подруге? Ноги у Мананы действительно не были совершенством. Скажем больше, они были весьма несовершенны: у них был недостаток длины, не компенсируемый избытком толщины. Намек Алексея Павловича
