Книга Плохая дочь - Маша Трауб

– Мария, возьми ты ее уже и сделай тут роспись, – умоляла ее почтальон тетя Маруся.

– Нет, не буду. Я ничего не видела. Ничего не получала. А ты мне ничего не приносила! – закричала бабушка.

– Она все равно приедет, – ответила тетя Маруся.

– Тогда я уеду! В командировку срочную уеду! Прямо сейчас! Меня письмо позвало в дорогу!

– А Дидину ты с собой возьмешь? – спросила почтальонша, имея в виду меня – так меня звали в селе. Дидина – цветочек.

– Нет, мне нельзя ехать. Если Ольга приедет и опять что-то натворит, меня же искать начнут и найдут! А она натворит! Обязательно! – Бабушка заламывала руки и хваталась за сердце.

– Конечно, натворит. Нельзя тебе уезжать, – подтвердила тетя Маруся.

Вот так и я. Когда мама сообщает, что соскучилась по внукам и приезжает, хочу куда-нибудь быстро смыться. Но остаюсь, потому что не знаю, что она натворит.

Когда сын был маленьким, бабушка любила выскочить из-за угла в дальней комнате, сложить пальцы пистолетом, приставить к ребенку и крикнуть страшным голосом: «Стой, кто идет?» Потом еще удивлялась, почему трехлетний ребенок описался от страха.

Внучку же она один раз ущипнула в порыве нежности. В принципе, в щипке не было ничего необычного. Пока я росла, все время ходила с красными щеками, за которые обязательно ухватывались все соседки и начинали причитать, какая я хорошенькая, тьфу на меня. К плевкам в лицо, от сглаза и в качестве подтверждения того, что я красавица, тоже привыкла. Моей подруге Фатимке повезло меньше. Если меня, как и всех детей, трепали за щеку, то Фатимкина бабушка норовила укусить внучку то за попу, то за руку. Вот, мол, такая сладкая внучка у нее растет, прямо съесть хочется. И цап зубами за попу. Моя подруга один раз попыталась увернуться от традиционного кусания, бабушка расстроилась и обиделась. Фатимке велели терпеть.

Когда мама ущипнула свою внучку за то место, где у ребенка предполагалась талия, та, конечно, расплакалась. Она занималась балетом, плохо ела и жировой прослойки, положенной всем детям, у нее просто не имелось. Кожа, а под ней сразу кости. На следующий день на месте ласкового щипка образовался здоровенный синяк, который я замазывала тональным кремом перед дочкиными занятиями. Не дай бог в раздевалке другие мамочки увидят. Я ведь не объясню, что это бабушка приехала и так соскучилась, что просто сил нет. И что щипки – это все равно что жаркие поцелуи. Во всяком случае, в моем сельском детстве считалось именно так.

При этом и внук, и внучка бабушку обожают. Они прекрасно знают, что бабушка у них не такая, как у всех, а единственная и неповторимая в своем роде. Дочь, когда раздается звонок в домофон, начинает подхихикивать. Нервно. «Гы-гы, гы-гы». И на всякий случай бежит в туалет. Заранее. Чтобы не описаться при встрече.

Бабушка всегда приезжает с подарками, и я вынуждена устраивать инспекцию. Дочь уже послушно отдает мне чупа-чупсы, каких-то жутких мармеладных монстров и леденцовых петушков такого размера и окраса, что мне нехорошо становится. Дочери нельзя – она занимается спортом, да и в принципе такое нельзя есть ребенку. Бабушка традиционно поджимает губы и рассказывает внучке, где нужно прятать сладости.

– Я все места знаю, – отвечаю я, вытряхивая несколько шоколадных конфет, спрятанных в только что подаренную двести пятьдесят седьмую по счету косметичку. И где только мама такие конфеты находит? Размером с увесистый том детской энциклопедии и с таким адским составом, что непонятно, выживешь или нет после употребления подобных химических соединений.

Это стало доброй традицией – я устраиваю проверку подарков, экспроприирую, делая вид, что не нашла одну или две конфеты, и дочь с бабушкой радуются, что смогли припрятать сладость. Потом они идут играть в шахматы, бабушка поддается, внучка выигрывает, и все счастливы. После шахмат они достают шашки и играют исключительно в «Чапаева». Шашки летают по всей комнате. Я закатываю глаза, и внучка с бабушкой смеются – мы строго соблюдаем сценарий визита. Если я не закачу глаза в нужный момент, они, пожалуй, начнут качаться на шторах. Или играть в «войнушку», обстреливая друг друга из рогаток. То есть они сначала затихнут, сделают рогатки, наслюнявят шарики из бумаги и потом начнут пуляться. Так уже было. Пришлось менять люстру. Нет, сначала пришлось менять несколько лампочек, из которых одна взорвалась прямо в цоколе, а потом и люстру. Бабушке надоело пуляться бумажными шариками, и она решила запустить в люстру теннисным мячом. Попала, кто бы сомневался. А дальше все было как в мультике про Карлсона. Я на пороге, люстра качается, а дочь говорит: «Мы тут с бабушкой поиграли немного».

– Ну, мне пора, – радостно объявила тогда мама и направилась к выходу. Практически включила пропеллер и улетела.

– Ну да, дело-то житейское, – процитировала я мультик.

* * *

Сейчас я нахожусь в роли маминой мамы, которая не знает, что еще натворит дочь и из какого места – из командировки, дальнего села, с поминок или со свадьбы – ее срочно вызовут. «Ольга опять», – приносила весть одна из соседок, и бабушка неслась разбираться, что там еще «опять». Мама повзрослела, родила ребенка, но так и осталась «Ольга опять».

Тот случай я и сама хорошо помню. Мне было лет десять. Мама приехала меня забрать, но бабушка не отпускала. Говорила: «Хватит таскать ребенка, оставь ее уже в покое».

– Она говорит по-осетински лучше, чем по-русски! – возмутилась мама, имея в виду мое дальнейшее образование.

– Ой, можно подумать, что в том месте, куда ты ее забрать хочешь, все по-русски говорят! – не задержалась с ответом бабушка.

– Ну, не все и не по-русски, – пожала плечами мама.

– Оставь ребенка в покое! Пусть говорит по-осетински, чтоб она была здорова и счастлива! – закричала бабушка. – Ты тоже знаешь этот прекрасный язык, если вдруг забыла!

– Мама, я забыла! Клянусь тебе! Так старалась, что совсем забыла! Ни одного слова не помню! – закричала мама в ответ, и это было правдой лишь во второй части. Всеми силами она вытравляла из себя село, в котором росла, и язык, который считался вторым родным. Мама не только говорила, но и писала, и читала по-осетински. Но она в рекордные сроки избавилась от акцента, особенностей интонирования – всего того, что могло выдать в ней приезжую, «лимиту», которой она считалась, когда сбежала из села в Москву.

– Уйди сейчас, у меня сердце болит! Лучше бы ты не приезжала! – кричала бабушка.

Бабушка ушла в редакцию, где всегда пряталась от скандалов и лечила нервы, отстукивая на механической пишущей машинке заметку в номер – лишь работа ее успокаивала.

К маме зашла ее давняя подруга Ирочка. Ее все звали Ирочка-горбатая, потому что у нее действительно был небольшой горб, одна нога короче другой – следствие родовой травмы и перенесенного в детстве полиомиелита. С моей мамой они дружили с детства. Ирочка-горбатая работала в детском саду и подрабатывала шитьем на заказ.

Только к маме Ирочка всегда прибегала за помощью. И только она радовалась ее возвращению в село. Встречала на вокзале, хлопала в ладоши. Мама наклонялась, чтобы ее обнять. В свои приключения она ее никогда не вовлекала, хотя Ирочка очень просилась. Но им и на двоих хватало происшествий. Ирочку мама очень любила – та молчала как партизан, хотя прекрасно знала, куда отправилась Ольга и какое еще приключение придумала на свою попу.