Книга Мир под кайфом. Вся правда о международном наркобизнесе - Нико Воробьев

Не знаю, откуда Тото все это узнал, и не уверен, что хочу знать. Поскольку ресторан Большого Боба больше не работает, я спросил, что случилось с его завсегдатаями.

«Несколько лет назад мы решили подсчитать, сколько наших гостей погибли. Получилось сорок, не считая тех, кто умер в подозрительных или не очень автомобильных авариях. Сам Большой Боб умер в 2008-м, но погиб он не от пули. На самом деле очень глупо вышло. Он всегда носил ковбойские сапоги и ненавидел врачей. У него был вросший ноготь, а еще высокий сахар в крови. Все кончилось гангреной. Его сто раз могли застрелить, а он умер вот так».

Сочетание наркотиков, повстанцев и ультраправых парамилитариев превратило Балканы в регион, где всем заправляли бандиты — практически как в Колумбии. АОК получала финансирование от албанских крестных отцов, поставлявших героин в Европу. Этот денежный бизнес буквально сам упал к ним в руки, поскольку Югославия находилась прямо на так называемом балканском маршруте — основном пути транспортировки героина с Ближнего Востока в европейские страны. Их противники, впрочем, тоже не дремали: сербские ультранационалисты, мечтающие «убрать кебаб» [70], тоже занялись делом. Но, поскольку наркобизнес — предприятие международное, отрадно было наблюдать, как он объединяет сербов, черногорцев, албанцев и, конечно же, болгар [71], забывших о своих разногласиях, чтобы совместными усилиями продолжать закачивать хмурый в вены старушки Европы.

Об этих темных временах напоминают руины уничтоженного бомбардировками старого здания Министерства обороны Югославии, возвышающиеся в центре Белграда. Но война закончилась целое поколение назад. Белград теперь совсем другой: столица вечеринок всея Европы, южный Берлин. Ирена Мольнар возглавляет антинаркотическую общественную организацию под названием Re Generation, помогая тем, кто слишком увлекся вечеринками.

«Когда я впервые попробовала травку, мне было двенадцать; а лет в четырнадцать-пятнадцать я начала ходить на рейвы. Полтора десятка лет я просидела на спидах — может, благодаря этому я успевала столько учиться, ведь я никогда не спала. В конце концов я переехала в Грецию, просто потому что там труднее достать спиды», — рассказала она.

История наркотиков и войн издавна пересекалась: скандинавские берсерки употребляли убойную смесь из алкоголя и грибов, чтобы ввести себя в состояние неконтролируемой ярости, а детей в африканских зонах военных действий заставляли нюхать смешанный с кокаином порох, чтобы они смогли убивать. Но тут другая ситуация.

Я попросил Ирену свести меня с кем-нибудь из старых знакомых. Мне показалось, что на страницах этой книги уже достаточно гангстеров, и я решил, что пора отыскать лучики света в темном царстве.

«Первым, что я в моей жизни попробовал, была маковая настойка, — рассказал мне Боян Арсениевич, когда я пришел в его квартиру в Белграде. — Мой дядя выращивал мак на небольшом огородике в лесу».

Стены его квартиры увешаны психоделическими плакатами и картинами. Опиумный мак завезли на Балканы еще турки во времена Османской империи, и тогда его выращивали в основном в Македонии. Македонский опиум считается сильнейшим в мире. Но накануне Второй мировой войны США вынудили Югославию — тогда еще королевство — положить конец производству опиума, и с тех пор только самые преданные садоводы выращивали мак — исключительно для внутреннего рынка. Боян родился в Белграде в 1974 году. За свою жизнь он побывал солдатом, рейвером и революционером.

Как и большинство балканских парней, Боян пошел в армию в конце 1990-х. Пропаганда заполняла радиоэфир — от агиток президента Слободана Милошевича до уморительных патриотических военных песен Миро Сембераца, который слагал веселые куплеты о том, что боснийцам нужно выковырять глаза ржавой ложкой. Об этнических чистках — с огоньком! Но Боян не велся на националистические призывы. На дворе стояли девяностые, и каждый крутился как мог. Он видел в военной службе возможность выжить.

«Во время бомбардировок я как раз служил в армии. Я слышал, что это было тяжелое время, но мне было вполне нормально. Я служил врачом, у меня была собственная аптека. Я вытаскивал по несколько таблеток из каждой упаковки и продавал их обратно фармацевтам. Затем ехал в Белград и на полученные деньги покупал 200 таблеток экстази, которыми делился с друзьями. Нагнул систему!»

У него были друзья и в военной полиции. Каждый день в патруле был сущим адом, и он выписывал им справки о болезни, чтобы они могли откосить от тренировок.

«Услуга за услугу», — пожимает плечами он.

В махинациях Бояна нет ничего удивительного — сербское общество было насквозь пропитано коррупцией. Когда уровень инфляции достиг 313 563 558 % в месяц, Милошевич учредил параллельную банковскую систему, в которой бесполезные банкноты конвертировались в иностранную валюту — например в немецкие марки, — а затем через государственные банки выводились за границу — это было воровство эпических масштабов. Позже, в марте 2001 года, в хранилище Белградского банка, арендованном правительственными чиновниками, обнаружилась партия в 660 килограммов 93 %-ного чистейшего героина высшей пробы. Розничная цена его составляла более ста миллионов долларов.

Прежде чем начать свою фармацевтическую карьеру в Югославской народной армии, Боян тусовался с друзьями в клубе, который стал центром притяжения для определенной группы молодежи в Белграде. Клуб этот назывался Industrija и открылся в 1994 году в подвале старого книжного магазина. Здесь можно было укрыться от всего, что творилось снаружи: войны, санкций и тотального развала экономики.

«Вечеринки — единственное безопасное место для такого свободомыслящего человека, как я, — поделился Боян. — Едва я туда попал, я сразу понял: это любовь. Там все улыбаются».

«Industrija — как первая любовь. Ее запоминаешь на всю жизнь», — вклинилась в разговор Мирьяна, его соседка по квартире и тоже большая ценительница клубной жизни.

А потом в Белград пришла война. В марте 1999 года начались натовские бомбардировки. Чтобы подорвать боевой дух сербов, военные целенаправленно бомбили гражданские объекты. В городе ввели комендантский час — выходить на улицу после наступления темноты было запрещено.

«Это был один из самых странных периодов в моей жизни, — вспоминает Деян Миличевич, диджей-резидент клуба и участник проекта Teenage Techno Punks. — В стране царил хаос, а мы — TTP — были молоды, мы хотели играть где-то наши сеты и веселиться. Так что мы стали устраивать в „Индустрии“ вечеринки с 14 до 22, соблюдая комендантский час. Мы чередовались с ребятами, игравшими экспериментальный психоделический транс, и собирали на этих вечеринках по пятьсот-шестьсот человек каждый день. Как говорили журналисты, это была самая большая бомба в городе. А мы таким образом спускали пар и находили возможность повеселиться в самых ужасных условиях. Дети есть дети, что бы там ни было».