Книга Знамя Победы - Борис Макаров

– Ишь ты, Иван, дорогой, как ты все хорошо, правильно понимаешь, обо всем правильно судишь. Только вот сам со своей черной дырой справиться не можешь. Марийка красавицей, умницей растет. В учебе ей никто помощи не оказывает. Ты то на работе, то в запое. А она отличница. Хорошо еще, что перед загулом ко мне бежишь: «Тетя Поля, Марийку возьми к себе. Не хочу, чтобы она на мою образину пьяную смотрела». Куда денешься – подруги моей лучшей внучка. Да и девчушка уж больно ласковая, приветная. Я ее своей внучкой считаю. Мои-то внуки прибегут – галдят, верещат, конфеты без спроса из вазочки хватают. Шум, гам… А Марийка как котенок по избе ходит, с книжками сидит, помочь хоть в чем-нибудь старается. О тебе спрашивает: «Папа все еще болеет, не выздоровел?» Любит она тебя, забулдыгу. Для нее ты самый родной человек. Эх-хе-хе-хе…

– Все, тетя Поля, все! Завяжу! Завяжу! В последний раз Марийку возьми, прикрой, выручи! Завяжу!

– Обещала свинья дерьмо не есть… Ладно уж, ладно, пусть у меня погостит. Эх-хе-хе-хе! Эх-хе-хе-хе!..

…Шла Марийка из школы. В разговоре-щебете девчонок участия почти не принимала, думала: а как там папа, каким она его увидит – трезвым, как вчера и позавчера, или снова пьяным и придется к тете Поле в гости идти…

Тук-тук-тук – стучат Марийкины каблучки по ступенькам родного дома…

Тук-тук-тук – стучит ее сердечко.

Робко, осторожно открывает она дверь. И вовсе не потому, что боится отца. Не будем грех на душу брать – никогда, ни при какой степени опьянения не трогал Ванька Пузырь дочку. Во все времена, в самые глухие, мрачные, темные периоды его жизни дочка была, остается и конечно же будет – его теплым, ясным солнышком, его единственной надеждой на светлое будущее, неразрывной ниточкой, связывающей его с нормальной человеческой жизнью.

Наоборот, боится Марийка увидеть отца слабым, раскисшим, слезливым, прячущим от нее глаза. Такая у нее тогда к отцу жалость в груди поднимается, растет – того гляди не выдержат тонкие ребрышки, не выдержит сердце…

Глубоко, основательно Ванька запивает раза два-три в год, тогда забирает Марийку к себе тетя Поля – на неделю, дней на десять забирает: говорит, папа Марийкин в командировку срочную уехал и его терпеливо ждать надо.

По краю пропасти, по краю черной дыры Ванька постоянно ходит. День-два-три – десять-двадцать-тридцать… не пьет, работает как, наверное, только он умеет – не присядет. Все в селе об этом знают, а поэтому охотно берут его в плотницкие артели – срубы банек и дачных домиков рубить, на них нынче в городе спрос, в бригады дорожников – асфальт укладывать, нанимают телевизоры, компьютеры ремонтировать, дрова пилить, колоть… Все может, все умеет Иван Шестопалов. И работать при этом так умеет – шестерым за ним не угнаться, не управиться. И если бы не эта болезнь российская, не беда наша всеобщая, ходить бы Марийке Шестопаловой и всем остальным нашим Марийкам, Иринкам, Катюшкам, Настюшкам… в шелках-бархатах и есть на блюдечках золотых-серебряных самые вкусные яства-кушанья…

Но увы, Иван Шестопалов в любой миг сорваться может. Вот и приходится Марийке ежедневно и ежечасно думать о том, – а как там папа?.. Что ждет ее дома? Радость? – трезвый! или горесть? – опять!..

…Ура-а! В доме порядок. Папа на кухне у печи. Пахнет жареным мясом и чуточку подгоревшим молоком. На кухонном столе – хлеб, пряники, селедка. Пир на весь мир.

А тут еще приятный сюрприз.

– Давно я не заглядывал в твой дневник, – говорит улыбаясь отец (как будто когда-нибудь заглядывал), – ты же у меня умница, отличница. Вот и хочу твои пятерки посмотреть.

Подала Марийка отцу дневник. Раскрыл – улыбка до ушей. Листает и крякает от удовольствия:

– Молодец, дочка! Вот молодец так молодец! Большим человеком будешь! Умница! Умница! Умница!

И у Марийки улыбка с лица не сходит. Глаза сияют. Кому не радостно, не приятно, когда тебя хвалят, да при этом хвалит тебя человек, дороже которого на свете нет.

Пообедали. Прошли в соседнюю комнату. Сели на диван. А отец все улыбается:

– Заработать прилично удалось, и у меня для тебя подарок, Марийка, приготовлен.

– Ой! – радостно встрепенулась Марийка. – Какой?

– Попробуй догадайся, – смеется Иван.

– Ну, папа, скажи, скажи, – покажи!

– Загляни под свою кровать.

Заглянула Марийка под кровать – от радости завизжала. Под кроватью санки расписные стоят, о каких она когда-то как о несбыточном счастье мечтала. В первом классе училась – мечтала, во втором – мечтала, в третьем – мечтала, в четвертом… А вот в пятом почему-то перестала мечтать. Может быть, устала мечтать, а скорее всего, выросла, сама себя обогнала и время, в котором о расписных санках мечтают, позади осталось.

У каждого из нас, у детей и взрослых, есть свои несбыточные, а вернее, несбывшиеся мечты. Несбыточные все же могут сбыться, несбывшиеся, к сожалению, уже не сбудутся никогда. Как бы там ни было, Марийкина несбыточная мечта сбылась. Вот они, чудо-санки. Сиденье – из голубых, красных, желтых дощечек. Спинка деревянная с узорами – тут и цветы, и веточки деревьев, и даже птички серебряные на веточках. Полозья у санок так и сверкают, так и сверкают…

Поойкала Марийка, попрыгала, папу, в этот счастливый день побритого, в щеку поцеловала и погрустнела. Сама не знает, почему погрустнела. Пораньше бы, чуточку пораньше такой подарок получить, а сейчас девчонки, сверстницы-одноклассницы уже не о санках говорят, а о Витьке Герасимове. Говорят и подсчитывают, не сколько раз кто с горы Монашьей, что на краю села высится, съехал, а сколько раз и на кого Витька Герасимов на большой перемене посмотрел. О платьях и кофточках Галины Максимовны рассуждают.

… – Завтра выходной. Пойдем мы с тобой, дочка, на гору вместе. Обновим санки, прогуляемся. Мне и то на таких красивых санках хочется с Монашьей горы съехать, детство вспомнить.

И опять затрепетало, запрыгало от радости сердце Марийки. Еще бы – завтра они с папой на Монашью гору придут и все девчонки и мальчишки, да и вообще все село, увидят, что ее папа – не Ванька Пузырь, алкаш запойный, а настоящий папа. Пусть тогда Сережка Барков от удивления и зависти языком своим длинным подавится. Ишь ты какой – вруша-болтуша. С ним, с Сережкой, его папа ни разу на горку кататься не приходил, а Марийкин папа – вот он, даже сам с ней на санках катается. Противный этот Сережка: «Пузырь, Пузырь…» Сам мыльный пузырь. Чуть не каждый день – «Мариечка, дай списать…» …Пузырь… Пузырь… Сам пузырь…

…Ночью Марийке хороший, красивый сон снился. Идет она, Марийка, с папой по летнему лугу цветастому. Над головой солнышко. Большое, теплое, ласковое. На Марийке платье, папой подаренное, совсем такое, как у Галины Максимовны, даже еще лучше. Идут они маму встречать. Вернулась она домой – по папе, по дочке соскучилась. Хорошая мама, теплая, солнечная…

А за папой и за Марийкой опять все тот же Сережка Барков бежит, бежит и плачет: «Дай по русскому, по математике списать! Я больше никогда дразниться не буду…» Смешно так плачет – слез нет и голосок тоненький, писклявый. Притворяется. Просто завидует Марийке… Еще бы, она с мамой и папой по красивому лугу в красивом платье идет – земли не касается… Одно плохо – у мамы лицо какое-то нечеткое, словно сквозь забрызганное дождем окно видит его Марийка. Не помнит она маму. Давным-давно мама с каким-то дядькой куда-то уехала. Тетя Поля как-то однажды из-за чего-то на уехавшую маму разгневалась, сказала: