Книга Опальная красавица - Елена Арсеньева

– Вук Москов! Выходи!

Он рванулся, но тут же раздался восторженный голос Арсения:

– Вот он я – Вук Москов. Я иду! Прощайте, братья!

– Прощай, прощай!.. – отозвались Йово и Лозо... Прозвучалиторопливые, легкие шаги Арсения по каменным плитам, с лязгом закрылась дверь.

* * *

О господи, Арсений! На пиру горький пьяница, во беседе буянлютый! Опасный задира, открытый неприятель Вука! Что подвигло его на сей шаг?Уважение, которое он тайно питал к «гяуру москову», не находя сил выразить егооткрыто? Или столь же потаенная зависть к русскому удальцу, любимому гайдукамитак, как они никогда не любили Арсения? Бог весть. Но с какой гордостьювыкрикнул он это имя! Что бы ни двигало им сейчас, что бы ни разделяло их сВуком, но Арсений выказал перед лицом смерти великие черты мужества исамоотвержения – и был воистину счастлив!

Вук лежал недвижим, слушая, как тихо молятся сербы, непонимая, почему его не развязывают, что они еще задумали?

И вот снова заскрежетала дверь. Наверное, теперь пришли заними? Или открылся обман Арсения? Но вместо лающей швабской речи Вук услышалвзволнованный шепот. Потом зеленая душная тьма сползла с его головы – и прямоперед собой он увидел взволнованное лицо Владо, прижавшего палец к губам,призывая к молчанию.

– За вами скоро придут, – шепнул он, и Вук только сейчасразглядел, что на Владо точно такая же выгоревшая, порыжевшая монашеская ряса,как та, в которой Вук вошел в сараевскую тюрьму. – Молчи! – продолжал Владо,хотя Вук не мог слова молвить из-за кляпа. – Наденешь это, а я лягу на твоеместо. Младичи свяжут меня, а я потом скажу, что набросились, оглушили... Тебяне будут сильно искать, они ведь уверены, что Вук Москов уже мертв, ну,подумаешь, сбежал никому не известный гайдук!.. Молчи! – замотал он головой,увидев ярость в глазах Вука. – Я не смогу прожить жизнь предателем. И Аницатоже. И наш сын... Понимаешь? Хоть часть нашей вины я должен искупить. У насодин бог-творец, и он не простит мне твоей смерти. Ты ведь спас меня когда-тоиз тюрьмы, помнишь? А теперь я верну долг. Ведь эту рясу, – Владо чуть заметноусмехнулся, – ты хорошо умеешь носить!

Вуку показалось, что Владо бредит. Он беспомощно повелглазами и увидел мрачные, сосредоточенные лица гайдуков.

– Ты сделаешь, как он велел, – твердо сказал Йово. – Тыдолжен дойти до России и передать все, что говорил тебе Георгий. Ты должен этосделать! А про нас не думай! Мы – гайдуки, смерть всегда ходит с нами рядом,так не все ли равно: нынче, завтра, через год? Ты сделаешь это! Разве зря погибАрсений? Он погиб для тебя – и для нашей Великой Сербии. Ты понял меня?

Вук медленно опустил веки в знак согласия.

...В сумерках он стоял на опушке леса близ Брода и слушалколокольный звон, возвещавший, что казнь свершилась.

Зябко передернул плечами под грубой коричневой шерстью.Сердце его стеснилось, душа словно бы онемела. Почему-то больше всего он сейчасхотел бы раздобыть простую крестьянскую одежду и сорвать эту рясу, которая,казалось, пропитана кровью.

Он до черной земли поклонился горам Боснии, которые темносинели за рекой, тихому, сонному шелесту Савы, отзвукам колокола; постоял ещемгновение – и пошел на восток, туда, где уже поднялась, указывая ему путь,ранняя, светлая звезда.

Глава 14

Дорога в ад

Елизавета стояла над кадкою и, низко нагнувшись, смотрела втемное круглое зеркало воды. Навстречу ей устремляли печальный, усталый взглядокруженные тенями глаза, казавшиеся еще больше на исхудалом лице. Губы былибледны, и она безотчетно покусала их, хотя в этом «зеркале» все равно не видно,порозовели они или нет. Впрочем, эти исхудалые черты и беззащитно-длинная шеяпочему-то понравились ей. Даже волосы, против ожидания, выглядели не такужасно, как она думала раньше. Вернее, их отсутствие...

Когда Елизавету остригли, она думала, что умрет от позора,но за месяц волосы немного отросли и теперь мелкими золотисто-русыми завиткамиоблегали голову, словно мягкий меховой чепчик. Это было странно, непривычно, ноне безобразно. Елизавета смотрела на себя даже с удовольствием!

Впервые за последние месяцы она испытывала хоть какое-тоудовольствие и, поймав себя на этом, отвернулась от кадки, словно устыдиласьсвоего отражения, своей мимолетной слабости. Она привыкла страдать, и вседругие чувства казались чужеродными, неправдоподобными. Кроме тоски. Кромеотчаяния. Кроме бесконечного, мучительного недоумения: за что, почему этопроизошло именно с нею?! И только выстраданное, со временем пришедшеепрозрение, что жизнь безумна и если будешь ждать от нее справедливости, самраньше сойдешь с ума, помогло ей выстоять – и уже с дерзкой, злой отвагоювстречать каждый новый день, а ложась вечером спать, помолясь богу, думать созлорадной ненавистью: «Что, взяли? Не увидеть вам моих слез!» Кто были эти«они», Елизавета, как всегда, не знала, однако она лукавила даже перед собой: и«они», и все другие слез ее повидали много.

Не передать словами, как томилась она по дочери! Страх заМашеньку опутывал ее жгучими тенетами, она все время ждала, что ее похитителиукрадут и привезут в этот ад и дочь ее, тогда Елизавета окажется вовсебезоружной перед ними. Но время шло, а чудовищная уловка, очевидно, неприходила им в голову. Постепенно, призвав на помощь разум и всю своюрассудительность, Елизавете удалось избавиться от этих терзаний и внушить себе,что воображаемым болезням и опасностям не подступиться к Машеньке, пока рядом снею Татьяна и Вайда. Уж они-то не дадут на девочку и ветру венути, от любойхвори и беды уберегут. А случись что с Елизаветою – мало ли, ведь уже не разона бывала на волосок от смерти! – они не оставят Машеньку никогда, покудаживы.

Ну, сейчас-то положение Елизаветы несколько улучшилось,однако особенно этим обольщаться она не спешила: слишком много всякого пришлосьперенести. Конечно, иногда позволяла себе помечтать о некоем чудесном спасениии возвращении домой, но в мечтах сверкала всеми цветами радуги только перваякартина: вот она входит в ворота усадьбы, вот подхватывает на руки Машеньку иосыпает ее поцелуями, вот обнимает Татьяну... и все, а дальше успокоительныевидения мирной, спокойной жизни были подернуты черной тенью все той же тоски.Господи, да что за разница, где этой тоской томиться: среди роскоши Любавинаили в убожестве ее нынешнего существования, если нет конца отчаянию, нет ответана вопросы: где Алексей, почему он ее покинул?..

* * *