Книга Свет. Испытание добром? - Юлия Федотова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот как вышло с отпрысками Либгарды фон Орманн на самом деле. Матери сказали коротко: погибли в бою. Она поняла так, что сыны ее – герои…
– Да, это была большая потеря для Норвальда, мы всегда будем помнить их славные имена, любезная тетушка, – вежливо расшаркался ланцтрегер и поспешил удалиться в свою старую комнату, оставив спутников на попечение дам.
Здесь все было как в тот день, когда он покинул замок. Не изменилась обстановка, те же шторы диковинными птицами висели на окне, то же старинное силонийские покрывало, из-за которого он в детстве принял столько мучений («Не для того постлано, чтобы ты его безбожно мял!»), лежало на кровати. Даже глупая книга с историями из придворной жизни осталась раскрытой на той странице, до которой он сумел добраться. Книгу подарила ему кузина Фрида и слово взяла, что тот постарается прочесть перед тем, как сам будет представлен ко двору. Она считала, это поможет ему правильно себя вести. Йорген честно старался целых пять дней. Целых пять страниц одолел, потом уехал. А книга так и лежала все эти годы на подоконнике, переплетом кверху – он даже выцвести успел. Или это пыль? Точно, пыль. Значит, убираться в пустой комнате было поручено старой Лотте, жене замкового истопника. С работой она справлялась хорошо, была старательна и аккуратна, но, как многие простые люди ее возраста, панически боялась печатных книг, считая, что все они черные, раз не человеческой рукой, а неведомым колдовством писаны. «В жизни до такой богопротивной страсти не дотронусь, хоть режь меня тупым ножом! – не раз заявляла она. – Моя бы воля – пожгла бы все до единой!» И сколько ни толковали ей, что как раз черные-то книги обязательно пишутся от руки, человеческой кровью на человеческой коже, и бумажными никогда не бывают, – не верила, плевалась: «Тьфу-тьфу, чур меня, чур!»
Да, все осталось по-прежнему, только запах стоял чужой, нежилой, и от дуба, что рос под самым окном, остался лишь расколотый надвое пень, и порядка в помещении было больше – разбросанные вещи как попало не валялись… Впрочем, последнее было легко поправимо. Йорген стянул летнюю куртку и, скомкав, швырнул на кресло (будучи искренне уверенным, что повесил ее очень аккуратно). Мешок походный бросил в углу, сапоги стряхнул с ног так, что они разлетелись в разные стороны, и сам повалился на кровать, прямо на покрывало, наплевав на его великую художественную ценность.
Настроение вдруг стало хуже некуда. Отчего? Да кто его разберет! Должно быть, сложилось все вместе: и волнение последних дней, и черный львенок в кустах, и тетка Либгарда со своими покойниками и упреками, и мачеха, которую так не вовремя унесло в Рейсбург, и собака Амия (четыре года тосковала, бедная!), и рухнувший дуб, и трое старых добрых слуг, успевших за этот срок помереть. И еще детские воспоминания: прежде, когда ему случалось возвращаться домой издалека, в комнату обязательно влетал маленький Фруте и они устраивали возню на ворсистом гартском ковре или даже на заветном покрывале, если рядом не случалось старших… А теперь Фруте, обозленный на весь мир, сидит отшельником на чердаке, и надо еще собраться с духом, чтобы подняться к нему и попытаться поговорить…
Мысли о младшем брате, одержимом Тьмой, добили Йоргена окончательно. Он зарылся лицом в подушку и сделал то, чего не делал уже лет семь: разревелся самым постыдным образом!
Да, он стыдился страшно. Мыслимое ли дело: двадцать один год парню – другие в его возрасте пятерых детей имеют, сопли им вытирают – а он, взрослый человек, начальник Ночной стражи королевства, сам как ребенок плачет в подушку, и даже без особой на то причины! Вот бы подчиненные на такую картину поглядели. Или, не дай бог, отец. Кошмар! Позорище!
Так он сам себя ругал, сам себя ненавидел и все равно продолжал неудержимо всхлипывать на манер чувствительной девицы. Безобразие это продолжалось до тех пор, пока в комнате не объявился Кальпурций Тиилл. Заглянул, перепутав соседние двери, – и сразу все понял, хоть Йорген, заслышав шаги, поспешил затаиться. Каким образом догадался, спросите? Да потому что год назад, в свой первый день возвращения домой из рабства, вел себя не лучше и хорошо знал с тех пор, по какой причине двадцатилетние парни желают общаться с родными и близкими исключительно уткнувшись лицом в постель.
Сначала он хотел тихонько уйти. Потом что-то подсказало ему, что уходить не надо. Некоторое время он сидел на краю кровати, неловко гладил друга по спине и тихо уговаривал: «Ничего, все будет хорошо, ты просто устал, тебе надо поспать… Спи…»
Йорген лежал тихо, не противился, и плечи его постепенно переставали вздрагивать. Ему нравилось, что он не остался один на один со своими глупыми страданиями, что его жалеют и утешают. Конечно, лучше бы это делала любимая мачеха или Гедвиг Нахтигаль. Но друг Тиилл – тоже неплохо, он человек благородный, и в его деликатности можно не сомневаться. Надо уметь радоваться тому, что имеешь… С этой доброй мыслью ланцтрегер и заснул. Впрочем, нет. Была еще одна, недобрая и недостойная: «А чтоб эту старую дуру, тетушку Либгарду, понос пробрал, что ли! Все настроение испортила, ведьма черная!»
Наутро Либгарда фон Орманн не вышла к завтраку.
Светлая леди Айлели, супруга ландлагенара Норвальда, вернулась из Рейсбурга к полудню.
Хорошо, что Йорген успел подняться к Фруте до ее возвращения. Вряд ли она одобрила бы этот поступок. Леди Айлели – это, конечно, не отец, запрещать напрямую она ничего не станет. Но ей было бы достаточно обронить одну-единственную фразу, после которой этот визит сделался бы совершенно невозможен и Йоргену потом долго казалось бы, будто он сам принял такое решение. Так бывало уже не раз: что там говорить, светлая альва имела очень большое влияние на своих приемных, любящих и любимых сыновей. Жаль, что не на сына родного, обращенного во Тьму…
Место для своего добровольного заточения богентрегер Райтвис выбрал самое что ни на есть неудачное. Ох, нелегко приходилось тем слугам, что ежедневно носили ему наверх еду и питье! Помещение, где обосновался Фруте фон Раух, располагалось на изрядной высоте, под самой крышей, да не нового жилого дворца, выстроенного по вездесущей силонийской моде во времена короля Густава (знатностью, древностью и богатством своим род фон Раухов до сих пор мог спорить с королевским, каждый из представителей его считал для себя невозможным отставать от столичных веяний, разве что полукровка Йорген не вписывался в эту картину, да и то скорее по легкомыслию молодости, нежели по осознанному убеждению), а старого, стоящего на отшибе донжона. Это мощное сооружение было возведено в ту далекую эпоху, когда люди еще не научились верить в Дев Небесных, Эренмарк не стал единым королевством и земли Севера тонули в крови междоусобиц. С нее, с этой безыскусной, зато непробиваемо-мощной серокаменной башни, начинался весь замок Турмграу. За семь столетий ее существования ни один враг из плоти и крови не смог переступить ее порога, к слову, на высоте в три человеческих роста расположенного. Вела к нему узенькая лесенка, чуть более устойчивая, чем приставная осадная, и Йорген, любезно вызвавшийся лично доставить братцу завтрак (чтобы облегчить жизнь старой няне Агде, не пожелавшей оставить воспитанника в его добровольном изгнании), смог в полной мере ощутить мучения бедных слуг. Он уже на первых ступенях наружной лесенки по неопытности облил штанину сладким вином из кувшина, а впереди был еще долгий путь по лестнице каменной, винтовой, соединяющей все семь верхних ярусов донжона (а было еще два подземных, но туда, в шахту, не лестница вела, а специальное подъемное устройство на канатах).