Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— Подымите тело этого благородного юноши, — сказал обращаясь к ним, Владимир. — Он спас жизнь вашего государя. Я хочу, чтоб он был предан земле со всею почестью ближнего нашего боярина, чтоб над гробом его был насыпан высокий курган и сам верховный жрец Перуна отправил тризну над его могилою… Нет, нет! — продолжал он. — Светорад, в нашем великом Киеве есть христиане: отыщи их, пусть они отправят тризну по обычаю своему над могилою этого юноши: он был их единоверцем. И с этого числа я повелеваю тебе великокняжеским моим словом охранять христиан от всякого утеснения, зла и обиды. Я дозволяю им строить храмы и молиться в них по их закону о моем здравии и благоденствии всего царства Русского.

— Слушаю, государь, — отвечал, поклонясь в пояс, Светорад, — воля твоя будет исполнена.

— Постой! Живы ли еще заложники, присланные с повинною головою от родимичей и ятвягов?

— По воле твоей, государь, они будут преданы завтра смертной казни.

— Я дарую им жизнь.

— Как, государь, ты милуешь этих мятежников?

— Да, я прощаю их! — повторил вполголоса Владимир. — Только тот, кто прощает здесь, — продолжал он, смотря на бездушный труп своего избавителя, — будет прощен и там… Коня!

Владимиру подвели коня; он сел на него.

— Белого кочета! — сказал он, обращаясь к сокольничему. — А ты, Стемид, ступай с моею псовою охотою в село Предиславино, и чтоб все было готово к нашей вечерней трапезе: я угощаю сегодня моих храбрых богатырей, любимых витязей, ближних бояр и всю дружину мою великокняжескую.

Многолюдная толпа всадников двинулась вслед за Владимиром.

— Ну, товарищ, — шепнул Светорад Рохдаю, — что это сделалось с нашим великим князем?

— А что? — отвечал Рохдай. — Тебе, чай, досадно, что некому будет завтра голов рубить?

— По мне, все равно. Воля его княжеская: хочет — милует, хочет — нет; только не дал бы вперед повадки. А слышал ты, что он приказывал мне об этих христианах?

— Слышал, так что ж?

— Как что? А что скажет наш верховный жрец Богомил?

— Это диво, твой Богомил! Да говори он что хочет, хоть с сердцов всю бороду себе выщипли, — большая беда! Что в самом деле, иль наш государь великий князь будет обо всем спрашиваться у этого старого срамца? И так дали ему волю. Нет, брат, у меня бы он давно по ниточке ходил!

— Полно, Рохдай, — прервал Светорад, — эй, нехорошо! Тебя и так все зовут богохульником.

— За то, что я не кланяюсь в пояс этому чвану Богомилу?

— Да ведь он верховный жрец Перуна.

— Так что ж? Да будь он хоть верховный жрец варяжского бога Одена, а не смей ломаться и умничать не только перед государем, да и перед нашим братом. Пляши кто хочет по его дудочке, а уж меня, брат, плясать он не заставит.

— Однако ж, Рохдай, кто боится богов…

— Да не знает, которой рукой за меч взяться, вестимо, тому как не кланяться Богомилу! Вот если б и я заставлял только рубить головы на лобном месте…

— Рохдай! — закричал с досадой Светорад.

— Что вы, братцы, расшумелись? — сказал степенный боярин Ставр Годинович. — Иль не видите, как пасмурен наш государь великий князь?

— Это ничего, — прервал Рохдай, расправляя свои огромные усы, — дай только нам добраться до села Предиславина, а там как засядем за столы дубовые да хватим по доброй чаре меду крепкого за его великокняжеское здравие, так дело-то пойдет своим чередом. Ведь нашему ясному соколу, удалому Владимиру, благо бы начать, а там уж гуляйте себе, добрые молодцы, да не отставайте только от хозяина. Посмотри, как он сам изволит распотешиться!

— Вряд ли! — сказал боярин Ставр, покачав сомнительно головою.

V

Мы попросим наших читателей возвратиться вместе с нами в село Предиславино и заглянуть в пустой подвал, в котором сидел и горевал бедный Тороп. Несколько часов сряду провел он, размышляя о своем незавидном положении; напрасно ломал он себе голову, чтоб найти какое-нибудь средство для своего спасения. Он видел ясно, что ему не оставалось ничего другого, как выдать руками Всеслава или погибнуть самому.

— Да, да! — говорил он, расхаживая вдоль и поперек по своему прохладному покою… — Как ни кинь, все клин! Ну, хорош я детина, с одной стороны — петля, с другой — боярин: куда ни сунься, все беда! Поди толкуй ему, что мне нечего было делать; что, если б я не пошел в Предиславино, так Всеслав бы сам прибежал сюда. То-то холопское дело, подумаешь: без вины виноват!.. Эх, бочек-то сколько здесь! — продолжал он, поглядывая с досадою вокруг себя. — И все пустые… Пострел бы взял этого проклятого Вышату: и этим-то хотел меня обидеть, разбойник! Засадить в подвал, поставить кругом бочек, а души отвести нечем… Вот эта, никак, была с медом, — прибавил он, подходя к одной сорокоуше, приставленной стоймя к самой стене. — Ну, так и есть, да еще с малиновым!.. Посмотреть, не осталось ли хоть на донышке.

Отодвигая бочку от стены, Тороп увидел позади ее небольшие дверцы, запертые с его стороны деревянного задвижкою. Он поспешил отпереть их и, войдя в небольшую кладовую, уверился с первого взгляда, что это нечаянное открытие не принесет ему никакой пользы; кладовая была завалена изломанными скамьями, битою посудою и множеством других, не способных ни на какое уже употребление хозяйственных вещей. При слабом свете, который как будто бы нехотя проникал сквозь узкое окно, до которого Тороп едва мог достать рукою, он рассмотрел в одном углу дверь; но она была заперта снаружи. Подмостясь кой-как до самого окна, Тороп увидел, что из этой кладовой можно было выйти на псарный двор, который тогда только наполнялся людьми, когда великий князь приезжал со своею охотою в село Предиславино. Он пытался несколько раз растворить или выломать дверь, но все его старания остались тщетными: толстые дубовые доски, из которых она была сделана, не подавались ни на волос, несмотря на то, что он обил о них свои кулаки и изломал несколько скамеек. Потеряв всю надежду вырваться из своего заключения и обессилев от усталости, Тороп возвратился в подвал и прилег на солому, чтоб отдохнуть и подумать снова о горьком своем положении.

Прошло еще несколько часов; солнце начинало уже садиться, как вдруг Торопу послышался отдаленный шум, похожий на конский топот; вскоре потом раздался громкий лай псов и голоса охотников. Подмостясь опять к окну кладовой, Тороп увидел, что весь псарный двор наполнен людьми, лошадьми и собаками. Охотники расседлывали своих коней, спускали со свор собак и суетились вокруг огромного корыта, которое стояло посредине двора. Один молодой человек, в богатом охотничьем платье великокняжеского стремянного, казалось, распоряжался всем и отдавал приказания.

— Проворней, ребята! — кричал он. — Коней на водопой! Да кормите собак: они сегодня славно потешили государя великого князя и, чай, больно проголодались.

— Так точно, это Стемид! — сказал Тороп. — Э, да ведь он задушевный друг Всеслава! Что, если б мне удалось перемолвить с ним словца два… — Эй, молодец! — закричал он, стараясь сколь можно более просунуть в окно свою голову. — Господин Стемид!