Книга Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева

Он посмотрел на нее глазами покойника и улыбнулся краденой улыбкой. Но она смотрела не на рот, а на годовые кольца в его глазах.

Ее ответная улыбка зародилась в пальцах ног, прошла через живот, выглянула из ладоней, запуталась в груди, но так и не дошла до рта. Она медленно повернулась спиной.

«Кажется, этот кандидат в живые приготовил себе на вечер что-то страшное. Но он должен сыграть партию с собой, таковы правила смерти. Ох уж эти туриста. Отвратительно», — подумала Ефросинья. Она продолжала не любить, когда ее пытаются съесть. «Нельзя людей кушать сырых. Люди вызреть должны», — говаривал Великий Щу, и она была согласна. У уходящих вдаль смертников были такие выражения лиц, что при них становилось неудобно оставаться в живых. Надо было материться наизусть. Молиться можно было и по бумажке. Она вспомнила официантку из кафе с Лисом и отдала ей роль в этом фильме. Сама вылезла из магазина через запасное дупло.

Дракон

Она схватила его за взгляд. Это не было больно, напротив, даже как-то томительно-приятно. Она тащила его через парк, потом через улицы, какие-то гаражи и склады с лающими в полутьме собачьими стаями. Он шел следом, не свода глаз с колеблющейся женской округлости, полагая, что идет сам. Только оказавшись глубоко в темном лабиринте каких-то нежилых построек, он понял, что не знает, зачем сюда пришел и что делать дальше. Это так его смутило, что он в растерянности подумал: «Что мне делать? Заговорить с ней или напасть?» Первое было неудобно, второе — необъяснимо. Зачем-то же он шел так далеко в темноту, уставясь на женскую задницу! Она сама разрешила его сомнения, повернувшись лицом. Молча подошла близко, взяла за плечо и уложила его почти бесчувственное тело на спину на каких-то камнях. Голова неловко запрокидывалась, приходилось держать ее в воздухе, напрягая шею. Она порвала застежку на его ширинке и наполовину стащила брюки. Он зачарованно смотрел, как она поднимает на себе юбку и его одноглазый змей встает ей навстречу. Громко запахло женщиной, на ней не оказалось белья, а то, что он увидел между ног, не было похоже на то, что ожидал увидеть. Только тут он начал понимать, что попался, и вмиг вспотел. Вся его нелепая жизнь с охотой за силой пронеслась у него перед глазами, он вдруг понял, что так ничего и не достиг. Темный вход был глазом и смотрел совершенно отдельно от хозяйки. Его член тоже смотрел, и эти два звериных взгляда потянулись навстречу друг другу. Он с каким-то отстранением смотрел одновременно на ее сосредоточенное лицо, на себя, неудобно лежащего в темноте, на руки, вцепившиеся в щебенку с вкрапленными в нее листиками и палочками. Пытаясь проснуться от этой нереальной реальности, он не мог поверить, что его член, верный друг и молчаливый собеседник, может оказаться таким чужим и грозным. Два глаза между ног — ее и его — смотрели совершенно одинаково, и между ними уже не было разницы, это были уже два глаза одного существа. Ужас настиг его, он попытался вырваться, но ведьма, оказывается, крепко держала его за руки.

Ее сила была поразительна, как и полная сосредоточенность на лице. Можно было бы высечь в камне эту форму, совершенную и нечеловеческую. Их человеческие глаза соединились в тот миг, когда нечеловеческие вошли одно в другое. Его шея отпустила голову назад, он увидел первые звезды на подернутом тощими облачками небе. Тело обессилело, слюни текли набок, редкие капли дождика падали в глаза. Он уже не знал, жив ли он, но было всё равно. Некая могучая сила изменяла их тела, словно сложный механизм — что-то вдвигалось, выдвигалось и складывалось, что-то выворачивалось и вставало на новые места. Из них двоих сложился один огромный могучий зверь, смотревший фасеточными глазами, а ослепшие человеческие головы болтались по сторонам, как довески. Он был правым крылом зверя, она — левым, а их сросшиеся чресла — головой. Земля загудела и оторвалась от них, небо повернулось, огромный ящер заполнил пространство и время. Дракон расправил себя, как бумагу, свернул вверх и отправился к принцессе. Кино кончилось белым шумом.

Роль дракона в фильме сыграло домашнее животное, выздоровевшее и отпущенное на свободу, а на дорогу хорошо покормленное градусниками.

Бесполезность

Он видел долгий сон, который забыл ровно в момент пробуждения, резкого, как крик. Он нашел себя лежащим в порванной одежде прямо на гальке, болезненно запрокинувшим голову. Ему было невыносимо грустно, как будто он что-то утратил. Он понял, что потерял — это было тело. Он ее мог осознать, его ли это руки перед глазами и на свои ли ноги он пытается встать? В тот ли мир он вернулся, из которого вечером так опрометчиво ушел? Он смотрел на свои пальцы и не узнавал их. Руки были те и не те. Он сгибал и разгибал кисть, тупо заглядывая в ладонь. «Опять жить…» — сказал он и заплакал сухими слезами. Захотелось грызть камни и нюхать насекомых. Всё вокруг было бесполезно. Где-то рядом непрерывно лаяла собака — пять гавов на выдохе, пять, с подвывом, на вдохе. Собака лаяла вперед, а он жадничал дышать.

Потом он догадался, что холодно бывает только тем, у кого есть тело. Откуда-то взялось его имя, но он его не запомнил, только кое-как поднял его, надел и сказал себе: «Ты будешь таким же, но будешь не с теми. Ты того же роста и веса и даже с тем же лицом. Только душа вышита не теми нитками». Он пошел, приискивая себе место для могилы в мире. От жадности ему хотелось лежать везде. Пришлось учить песню о смерти и становиться рыбаком.

Персонаж

«Еще вчера я был человеком, а сегодня стал персонажем. Чем я прогневил тебя, моя ангельская Родина? Ответ не приходит, пока не сумеешь поставить вопрос. Я играл в карты только джокерами, мой выигрыш был обеспечен. Я всегда попадал розами в горлышки бутылок. Когда мне было мало лет, я использовал агрегатные состояния ликвидности, замерзлости и твердоты. Я придумал, как лучше играть свою роль, но голова — не за тем, чтобы таскать за собой. Хотел бы я полежать спокойно, чтобы меня не дергали за волосы и мысли». Так сказал Савватий в своей эпитафии.

Упыри

Синеющие упыри элегически прыгали через ограды кладбища. Несколько умирающих оскорбляли всех последними словами, им ничего за это не было.

Ефросинье захотелось полежать в могиле. Она всегда завидовала горизонталям, хоть вертикали любила не меньше. Оттирая память от чужого глинистого прошлого, она вспоминала себя сначала рептилией, потом млекопитающим и так далее по теории Дарвина. На обезьяне захотелось остановиться. Жестовому языку немых учили только человекообразных. Ограды молчали: железо было беспамятным и хранило прикосновения не больше одного дня. Суточные законы действовали только на территории бессознательного. Каждый день применялись новые правила дорожного движения. А уж рецепты блюд мельтешили немыслимо быстро. Еще вчера борщ варили в честь Первого Мяу, через некоторое время им можно будет лишь бить по голове или выскрести из него поселившуюся живность и кое-какую мертвость. Еще вчера картофель выращивали в цветочных горшках, завтра его уже запретят к применению на территории городов. Пироги недавно были признаны интеллектуальной собственностью мэра, рецепт компота не разглашается, зато хлеб существует семисот пятидесяти видов, и все невкусные.