Книга Обречённый странник - Вячеслав Софронов

— А чего не съездить–то? — похлопал его по плечу канцлер и легонько подтолкнул к выходу. — Чай, не за свои деньги поедешь, а я тем временем иное дело для тебя подыщу. Войну вот объявили, скоро армия в поход двинется, а мне там свои люди ой как нужны. Так что жду…

Кураев поклонился, щелкнул каблуками и вышел из кабинета графа, раздумывая, как ему подготовить побег Ивана Зубарева из острога, к кому обратиться за помощью, где укрыть на время, как изготовить нужные документы. Хлопоты намечались изрядные, а впереди, как сулил граф Бестужев, их предстояло еще больше.

17

В темницу к Ивану Зубареву, который уже потерял счет дням, проведенным в одиночестве, неожиданно наведался священник.

— Не желаете ли приобщиться святых тайн? — тихим, мягким голосом спросил он. — Только поначалу извольте исповедоваться.

— Прямо здесь, что ли? — удивился Иван, поскольку при остроге была небольшая церковка, куда заключенных обычно водили по воскресным и праздничным дням. Правда, последние несколько месяцев его даже в баню не пускали, не говоря о церковной службе.

— Любое место на земле угодно для слова Божия. В узилище человек о многих грехах вспоминает, раскаивается. Особенно когда с вечной жизнью рядышком оказался.

Иван перекрестился, поцеловал руку батюшки, Евангелие, крест, что тот держал, и опустился на колени, зашептал негромко:

— Как есть, раскаиваюсь в грехах своих: и в том, что отца и мать родных плохо почитал, не слушал, и в том, что жену законную одну, как есть, дома оставил, а сам по белу свету пустился счастье искать, и в том, что против императрицы, государыни нашей, злой умысел поимел…

— Что за умысел? — настороженно поинтересовался священник. — Скажи подробнее. Коль дело жизни государыни касается, должен буду епитимью на тебя самую строгую наложить.

— Не о том вы, батюшка, подумали, — горячо возразил Иван. — Совсем даже на здоровье или жизнь государыни я и не покушался, а искушение великое имел -помочь узнику тоже царственных кровей, что в Холмогорах томится.

— Кто тебя на такое предерзкое дело надоумил? — строго спросил священник, и голос его заметно посуровел.

— Король прусский, Фридрих, — не задумываясь, брякнул Иван.

— Как сказал? — дрогнула рука священника, которую он держал на голове исповедуемого. — Прусский король? Тот самый, с которым у нас нынче война началась? Не болен ты случаем?

— Истину говорю, зачем мне в обман вас вводить. Из–за него, Иуды, и в острог попал, всяческим жестоким пыткам подвергся.

— Кто же тебя свел с прусским королем?

— Судьба, батюшка, свела. И сам не думал, что так выйдет. А против императрицы нашей ничего худого не мыслил, головой клянусь.

— Велика цена твой голове, — усмехнулся священник. — Знаешь ли, что правительственный Сенат приговорил тебя к смертной казни?

— Откуда мне знать, — внутренне сжался Иван, — мне о том не передавали. Неужто, правда?

— Как Бог свят, правда. Только за тебя высокие господа хлопочут, помочь желают. Вот меня и попросили узнать: сумеешь ли ты язык за зубами держать, если на свободе окажешься. Что скажешь на то?

— Никому ни словечка не скажу! Так и передайте тем господам! — Иван схватил руку священника и принялся целовать ее, не замечая, как слезы сами полились из его глаз. — Раскаиваюсь во всем содеянном и готов прощение всей жизнью своей дальнейшей заслужить.

— Погоди, сын мой, исповедь не окончена, а ты вновь за клятвы принялся, — вырвал свою руку священник. — Оставляю тебе молитвослов, чтоб вычитал по нему канон Пресвятой Богородице и Спасителю нашему Иисусу Христу. Завтра велю начальству, чтоб в храм для причастия тебя допустили. А пока прегрешения твои прощаю, кайся достойно, — и он, быстро перекрестив Ивана, вышел вон из темницы.

Иван долго после его ухода не вставал с колен, а, повернувшись к небольшому образку Николая Чудотворца, что висел в углу камеры, шептал молитву Ангелу–хранителю, потом открыл молитвенник и принялся читать указанные священником каноны, крестясь и низко кланяясь.

На другой день рано утром брякнул засов на двери камеры, и заспанный солдат велел Зубареву идти следом за ним.

— Далеко ли идти? — поинтересовался Иван. — Чай, сегодня воскресенье на допросы не зовут.

— В храм тебя велено свесть, — недружелюбно ответил тот. — Но–но, без разговоров, пошевеливайся, — тут же спохватился он.

В храме оказалось не больше десятка арестантов: видно, острожное начальство не особо баловало арестантов посещением службы, чтоб тем самым избежать лишних хлопот с их препровождением и охраной. Службу вели старенький священник, которого Ивану приходилось видеть раньше, и тот, что вчера приходил к нему в камеру. Прислуживали им два диакона и совсем седой арестант, следивший за зажженными у образов свечами и лампадками. Именно он, когда служба заканчивалась и все готовились приобщиться Святых даров, чуть прихрамывая, подобрался к Ивану вплотную и прошептал в самое ухо:

— Как приобщишься, то иди смело через боковую дверь в самый алтарь и жди там, чего скажут.

— Хорошо, — кивнул Иван, и сердце его учащенно забилось в преддверии чего–то необычайного. Особых сил ему стоило под настороженными взглядами караульных солдат, которые находились здесь же в храме, после принятия причастия сделать на негнущихся ногах несколько шагов к маленькой дверце, которая вела внутрь алтарной части храма. Он все ждал властного окрика, готов был броситься бежать, но никто не закричал, не кинулся к нему, и он, обливаясь липким потом, затворил дверь за собой, прижался спиной к прохладной каменной стене и перекрестился. Через некоторое время в алтарь вошел священник, исповедовавший его накануне, по–свойски кивнул головой и достал откуда–то из–за цветастой занавеси черный подрясник и легкую монашескую шапочку–скуфейку.

— Одевайся быстро, а потом иди за мной, — приказал он.

Иван не помнил, как напялил на себя одежду, опасаясь, как бы она не оказалась чересчур тесной, чтоб тем самым не выдать себя, но подрясник пришелся впору, а шапочка налезла до самых глаз.

Вместе со священником они прошли мимо позевывающих солдат, стоящих на выходе из храма, пересекли мощеный булыжниками тюремный двор и подошли к главным острожным воротам.

— Благословите, батюшка, — кинулся к идущему впереди Ивана священнику один из солдат, низко опустив голову. Иван сжался, но, присмотревшись, заметил, что солдаты в карауле изрядно навеселе, несмотря на ранний час.

— Господь простит, — невозмутимо произнес священник, перекрестив охранника, а за ним и остальных, стоящих на карауле, и затем беспрепятственно вместе с Иваном проследовал на небольшую площадь перед острогом.

Иван блаженно улыбнулся и, подняв голову к небу, полной грудью вдохнул свежий петербургский воздух. Ему хотелось выкрикнуть что–нибудь дерзкое, несуразное, побежать, подпрыгнуть, запеть, но он все еще боялся, что сейчас позади него откроются тюремные ворота, выскочит охрана, кинутся вслед за ним.